Корректор жизни
Шрифт:
– - Здравствуйте, - из-за спины прошмыгнула девчушка.
– - Здравствуй, деточка, здравствуй, - ответил Виктор Павлович.
Пожалуй, пора двигаться. А то мадам Попа заметит его и решит, что он напрашивается в гости. Это неприлично. Мадам Попа действительно, услышав голоса под окном, выглянула, но господин Жолдонз уже двигался вперед, и ему оставалось только приложить руку к шляпе и слегка наклониться в знак приветствия.
С левой стороны, между проезжей частью и тротуаром вдоль дома росли деревья. Первой стояла столетняя, огромная белая акация. Интересно, что каждую весну, когда все деревья уже зеленели, эта акация стояла как высохшая колючка. Всякий раз казалось, что она эту зиму не пережила, но она просто была недоверчивой.
Многих белые акации вдохновляли на стихи, на музыку, на любовь. Виктор Павлович тоже мог вспомнить один особенный вечер, когда они с покойной супругой решили пить вечерний чай на балконе, чтоб полюбоваться цветением акации. Такой хороший был вечер. И ночь...
Следующим рос огромный американский остролистый клен, потом дерево, которое Виктор Павлович называл вязом, но не был в этом уверен. Потом стоял фонарный столб, за ним еще один американский клен, но меньшего размера.
Затем рос обычный клен, посаженный взамен рухнувшей лет тридцать назад еще одной белой акации, а последним в ряду росло дерево, точного названия которому никто не знал, но оно было явно из акациевых. Отличительная черта - необыкновенные колючки: длинные, с коричневой гладкой отполированной поверхностью, разветвленные, очень твердые и крепкие. Помнится Козел однажды трепался, что якобы из этих колючек делают особые патефонные иглы. Мы попробовали - ничего особенного.
В конце стоял еще один фонарный столб, выполненный в виде металлической фермы с заклепками, наподобие маленькой Эйфелевой башни. Кто и зачем его тут поставил, не помнил даже господин Жолдонз. Известно было лишь то, что во всем городе такой фонарный столб один единственный. Может быть, его появление как-то связано с некогда существовавшей на противоположном углу табачной фабрикой. Сейчас этой фабрики нет, нет также и обувных мастерских, которые были после фабрики. Что теперь располагалось в этом здании, Жолдонз не знал, да он и не собирался переходить на тот угол. Виктор Павлович, не форсируя перекресток по диагонали, что было бы короче, но не по правилам, пошел на другой угол, где во времена его детства была синяя будочка, в которой продавали газированную воду и мороженное. Теперь тут было пусто, и унылый забор, охраняемый солдатом, поворачивал под прямым углом и столь же уныло тянулся дальше.
Оставалось пересечь последнюю мостовую, и - вот они, ступеньки магазина!
Бегали, бегали по этим ступенькам ножки маленького Жолдонза, когда мама посылала его, бывало, что и по три-четыре раза в день. Как он сердился, - ведь всякий раз его отрывали от каких-то важных и интересных игр. Нельзя, что ли, все заранее продумать и послать его один раз. Ведь, кроме всего прочего, надо еще и в очереди стоять. Но стоило ему хоть как-то выразить свое недовольство, как он тут же получал суровый упрек и отравлявшее ему жизнь сравнение с соседским мальчиком Олегом, который был "сущий ангел, и хоть сто раз на дню безропотно, с улыбкой побежит в магазин". "Ангел", впрочем, плохо кончил, - в смутные времена стал контрабандистом, - видать его "легкость на подъем" подвигла на это рискованное занятие. Но она же и сыграла с ним злую шутку, - он попал-таки в тюрьму, а что с ним было дальше, Жолдонз уже не знал. Но сколько других замечательных и дорогих Виктору Павловичу людей обшаркивали эти гранитные камни, ведущие в маленький магазинчик. Ведь еще бабушка Жолжонза, а звали ее, между прочим, Маргарита, сюда хаживала. Возможно, хаживал и дедушка, но Жолдонз его не помнил.
Бабушка была ревностной католичкой. Почему, интересно, так всегда говорят: "ревностная католичка". Не говорят, например, "ревностная православная", или "ревностная иудейка". Про православную скажут - "глубоко верующая", а про иудейку вообще ничего не скажут. Про иудея еще могут сказать "ортодоксальный
Сам Жолдонз был всю жизнь неверующим. Точнее, не ходил в костел, не соблюдал церковных правил, - да и куда было ходить, если оба костела в городе были закрыты, и превращены черт знает во что, - но в душе он относился и к Богу, и к верующим хорошо. Он поддерживал семейные традиции, радовался обеим Пасхам, поскольку его покойная супруга была из православной семьи. К старости возник интерес, точнее, заинтересованность в загробной жизни, да и оба костела возобновили свою работу. Жолдонз, крещеный как католик, стал туда заглядывать, начал читать какие-то популярные брошюрки об Иисусе Христе, о правилах церковной жизни и ему это нравилось. Ему даже случалось молиться своими словами, но вот общаться со священнослужителями ему не хотелось.
Магазин представлял собой небольшую квадратную комнату с двумя прилавками и двумя продавцами. Один прилавок торговал бакалеей, другой гастрономией.
Покупателей было немного. Виктор Павлович остановился у витрины-холодильника гастрономического отдела, поздоровался с продавщицей Жанной, которая по-прежнему могла бы считаться красавицей, если б не располнела так сильно, и стал внимательно наблюдать за ее действиями.
Жанна обслуживала пожилую даму со знакомым Жолдонзу лицом, но не настолько знакомой, чтоб с ней следовало здороваться. Дама покупала сыр, творог, молоко и сметану. Обязательно про каждый товар спрашивала: "Свежее?" На что Жанна с одинаковой интонацией отвечала: "Сегодня утром завезли". Что касается сыра, дама пожелала его понюхать, в чем ей отказано не было. Именно тут Виктор Павлович присоединился к процессу:
– - Хорош ли сыр?
– спросил он даму после обнюхивания.
– - Ничего, - ответила она, - кому какой нравится.
– - А вам он нравится?
– - Другого все равно нет, - ответила дама, и кивнула Жанне, - сто пятьдесят граммов, пожалуйста, и нарежьте.
– - Пожалуй, я тоже возьму сыру, - сказал ни к кому не обращаясь господин Жолдонз.
Когда дама расплатилась и отошла к столику в углу магазина, чтоб поудобнее расположить покупки в своей сумке, Виктор Павлович обратился к продавщице:
– - Мне тоже захотелось сыру, - сказал он.
– - Сколько будете брать?
– - Двести грамм, я думаю.
– - Возьмите побольше, сыр действительно очень хороший. Ведь он же не портится, так что вам за каждым куском бегать?
– - Тоже верно. Только я должен посмотреть, сколько у меня с собой денег.
Сначала Виктор Павлович не обнаружил кошелька в кармане брюк. Потом не обнаружил его ни в боковом, ни во внутреннем кармане своего белого летнего льняного пиджака, наконец, он его не обнаружил в авоське-кошелке.
– - Вот так дело, - сказал он, волнуясь, - то ли потерял, то ли дома забыл...
– - Деньги забыли?
– спросила Жанна.
– - Кажется, забыл, - ответил Виктор Павлович, - не мог же я их потерять.
– - Не беспокойтесь, - сказала продавщица, - сыру еще много, зайдете попозже и я вас с удовольствием обслужу.
Обескураженный господин Жолдонз еще несколько раз похлопал себя по карманам, потом подошел к выпуклой стеклянной витрине бакалейного отдела, поглядел на стеклянные цилиндры-вазы, заполненные разными крупами, на полки с хлебом и пакетами овсяных хлопьев, потом развернулся побрел из магазина проч.
Он снова перешел одну улицу, затем вторую и оказался у угла своего дома, как раз в тот момент, когда к этому же углу приблизился сосед и старый приятель Семен.
– - Виктор Павлович! Рад видеть в добром здравии!
– проскрипел сосед, протягивая сперва левую руку, которой предстояло захватить локоть Виктора Павловича, и лишь потом правая незаметно пригибала ладонь господина Жолдонза книзу, - на прогулку?
– - Да, погода отличная, отчего бы и не прогуляться.
– - Не собираетесь в сквер у гостиницы?