Корректор. Книга четвертая. Река меж зеленых холмов
Шрифт:
Когда две недели назад подаренная дядей Тарханом кукла заговорила у нее в голове, она чуть не обмочилась от страха. Она решила, что какой-то дух или даже демон, подручный Курата или Ю-Ка-Мина, пришел за ней, чтобы сожрать или даже сделать что-нибудь похуже. Потом она поняла, что все-таки сошла с ума, как ей все время говорили сестры и братья. Но уже через два дня она не представляла себе, как раньше жила без Бокува, без ее разноцветных глаз, без снов, в которых создавался мир… Знал ли дядя Тархан, что подарил ей, вернувшись из дальней поездки? Если и знал, то не обмолвился ни словом. Откуда он взял невзрачную, плохо выструганную деревянную фигурку с болтающимися руками и ногами, с глазами, сделанными из разноцветных пластмассовых пуговиц, волосами из нескольких приклеенных пучков ниток, и в халтоне, неряшливо сшитом из грубой серой тряпицы? Возможно, просто купил где-то на базаре у торговца, чтобы порадовать племянницу. По крайней мере, своим дочерям он привез – Мизза издалека видела, как те хвастались перед подругами – настоящую красивую куклу из самого Грашграда, на расстоянии почти не отличимую от маленькой девочки, умеющую говорить и даже ходить. Ее называют странным словом «чоки», и стоит она, наверное, огромную кучу вербов. Наверное, Миззе он купил только Бокува, потому что у него совсем не осталось денег. Неважно. Главное, что сейчас они вместе.
Но если Бокува погибнет, сражаясь с сестрами, то она опять останется одна. Совсем одна в большом злом мире.
«Я – это ты, Мизза. А ты – это я».
Нет!.. или да? Значит, Бокува хочет убить своих сестер, потому что она, Мизза, хочет убить своих? Но она не хочет…
Хочет. Хочет. Хочет. Иногда ей хочется вцепиться им в горло своими слабыми руками и не-руками, и душить до тех пор, пока те не умрут по-настоящему. Пока не перестанут обзывать ее «синомэ», думать про нее злые противные мысли и показывать язык ей в спину. Она пугалась такого чувства и пыталась прятать его глубоко-глубоко в сердце, чтобы оно случайно не вырвались наружу. Но, выходит, прятать его в сердце мало. Оно все равно слышно Бокува.
Решено. С сегодняшнего дня она перестанет не только плохо думать о сестрах, но и вообще прогонит злые мысли. Пусть себе делают что хотят и дразнятся как хотят. Она уже давно привыкла. А если мальчишки начнут драться, нужно придумать, как их напугать. В конце концов, она синомэ. А синомэ все боятся. Даже Сахмат боится, только пытается изображать из себя храбреца. Она напугает мальчишек, но плохо думать о них впредь не станет. В конце концов, нельзя же злиться на обрыв за то, что с него можно упасть и сломать себе шею. Нужно просто научиться осторожно с него спускаться.
Она снова легла на спину и бездумно смотрела в небо, пока сон не сморил ее.
Час спустя в комнату заглянула одна из жен Мистана. Мизза лежала прямо в верхней одежде на одеяле, прижимая к груди куклу. Ее глаза были закрыты, дыхание ровно, но губы изредка неслышно шевелились, словно она с кем-то говорила во сне. Мать неодобрительно покачала головой. Конечно, девочка умаялась – провести целый день на ногах тяжело даже для взрослого мужчины. Но все-таки она должна вести себя прилично, как и полагает молодой девушке из богатой влиятельной семьи. Вместо того она дичится и чурается братьев и сестер, днями напролет скрывается неизвестно где и все время вступает в стычки с другими детьми. С тех пор, как сан Тархан привез ей из города куклу – и откуда только откопал такое уродливое страшилище? – она совсем перестала выходить из своей комнаты. А теперь еще и спит не раздеваясь. Так ей никогда не выйти замуж!
Впрочем, кого она пытается обмануть? Мизза носит на себе уродливую печать проклятия. Никто и никогда не возьмет синомэ даже третьей или четвертой женой. Она так и обречена коротать свой век в одиночестве, изгоем. Наверное, было бы лучше, если бы ее убили сразу, когда проснулось проклятие. Конечно, со стороны Тархана очень мудро сохранить при себе живой определитель лжи. Но каково же самой девочке мучиться своим уродством до старости?
Она снова покачала головой и плотно прикрыла за собой дверь.
06.06.858, вододень. Катония, город Оканака
– …достойные дочери нашей страны, они не сломались в плену наркоторговцев и сумели нанести бандитским шайкам сокрушительный удар в условиях, в которых оказались бессильными вооруженные силы могучих государств. Мир и процветание, которые рано или поздно придут к народам Сураграша, во многом будут являться и их заслугой. А потому государственные награды, которые я с великой радостью им вручаю, целиком и полностью заслужены ими. Госпожа Карина, госпожа Цукка, носите их с гордостью.
Президент Катонии первым захлопал, и заполняющие актовый зал приглашенные подхватили аплодисменты. Карина принудила себя улыбнуться и помахать рукой, краем глаза заметив, как просияла Цукка. Словно ей премию по физике дали, чесслово! Вот кто в семье, оказывается, прирожденный публичный политик…
Блистательный господин Сота Дайтора отечески приобнял Карину и Цукку за плечи, и зал с новой силой заполыхал вспышками фотоаппаратов. На фоне сияния прожекторов они не так уж и резали глаз, но Карина все равно притушила восприятие по оптическому каналу. Ей страшно хотелось оказаться подальше отсюда, но роль необходимо сыграть до конца. Согласившись пойти в большую политику, она сама подписалась и на прожекторы, и на журналистов, и на прочие неприятные для нее вещи. Рис пообещал, что она привыкнет рано или поздно, но когда оно еще случится…
– Если мы закончили с театром, господин Президент, – краем рта проговорила Цукка, продолжая широко улыбаться и помахивать рукой, – пришло время поговорить в более приватной обстановке.
– Само собой, – так же краем рта ответил господин Сота Дойтора. – Но сначала не хотите ли вы пообщаться с журналистами? Ваш стремительный прорыв через заслоны перед церемонией серьезно их раздразнил.
– После, после, господин Президент. Я готова отдаться им всем сразу и прямо на фуршетном столе, но сначала серьезное дело, а потом уже развлечения.
– Мне нравится такой подход. Тогда идите за мной.
Президент снял руки с их плеч и зашагал в сторону бокового выхода со сцены. Карина и Цукка, помахивая журналистам, двинулись за ним. Короткий проход привел их в большую комнату, в которой дожидалась, судя по виду, президентская челядь – секретари, охрана, советники и прочие люди и орки в официальных костюмах числом не менее полутора десятков. При появлении Соты те, кто сидел, повскакивали на ноги, но тот махнул им рукой и без остановки прошел в небольшую комнату, смежную с основной. Один из поднявшихся мужчин вошел в комнату вслед за ними, закрыв за собой дверь.
– Прошу познакомиться с Кавасином Гамагамасием, моим советником по общеполитическим вопросам, – кивнул в его сторону Президент, усаживаясь в небольшое жесткое кресло возле круглого стола с мерцающим кубом дисплея. В кубе вращался катонийский герб, сам стол оказался выкрашенным в цвета национального флага, а на столешнице дымились чашки с ароматным красным чаем и стояли блюдца с печеньем и конфетами. – Госпожа Карина, госпожа Цукка, прошу садиться.
– Рады знакомству, просим благосклонности, господин Кавасин, – поклонилась мужчине Цукка, и Карина последовала его примеру.