Коррида
Шрифт:
И действительно, только ядро могло бы пробить это скопление человеческих тел, эти то ли десять, то ли двенадцать рядов воинов, задачей которых было пленение одного-единственного врага, вооруженного жалкой шпагой.
Со всех сторон Пардальяна окружали испанские солдаты – они были и в круговом коридоре, и на арене, и в том проходе, который вел к шатрам тореадоров.
Попытка проложить себе дорогу через двадцать или тридцать рядов воинов, расположившихся в глубине коридора, была заранее обречена на неудачу, и шевалье отлично понимал это.
Казалось бы, смелый француз мог отступить – не защищаясь
Этот захват территории произошел с молниеносной быстротой. Войска, так долго и тщательно скрывавшиеся, подчиняясь ясным, заранее данным инструкциям, произвели свой маневр с безукоризненным порядком и точностью.
Пардальян оказался в центре железного кольца, состоявшего приблизительно из тысячи солдат, причем для полного окружения француза им понадобилось меньше времени, чем нам – для написания этих строк.
Шевалье отлично видел все передвижения войск, и можно предположить, что он не позволил бы загнать себя в западню, откуда нет выхода, если бы Бюсси-Леклерк с вызывающим видом не встал у него на пути. Он бы наверняка решился на какой-нибудь безумный шаг из числа тех, что уже не раз приносили ему успех на протяжении его насыщенной приключениями жизни, не дожидаясь, пока маневр войск будет закончен, а дорога к отступлению отрезана.
Это была затея Фаусты, которая понимала: лучший способ заставить Пардальяна не двигаться с места и вынудить его, так сказать, самому предать себя в руки врага, заключается в том, чтобы поставить его перед необходимостью выбора, когда он должен будет или позволить схватить себя, или иметь вид человека, спасающегося бегством.
О, как прекрасно она его знала! Как замечательно предвидела, что его выбор будет сделан мгновенно! Впрочем, это понадобилось растолковывать Бюсси-Леклерку; но теперь, когда расчеты Фаусты оправдались, он уже больше не жалел, что дал себя уговорить и что ему пришлось ежиться под градом саркастических шуточек ненавистного Пардальяна.
Итак, с того самого момента, как Бюсси-Леклерк окликнул шевалье, тот решил принять вызов, к каким бы последствиям это ни привело. Мы уже говорили, что он не считал, будто ему угрожает непосредственная опасность. Впрочем, даже если бы он и считал, что она ему угрожает, его решение было бы точно таким же.
Он по-прежнему думал, что все эти солдаты приведены в боевую готовность из-за событий, которые должны будут разыграться в связи с арестом Тореро. Но поскольку, осыпая бранью Бюсси-Леклерка, шевалье в то же время внимательно следил за тем, что происходит вокруг, он довольно быстро понял, что против него затевается что-то недоброе.
Никогда еще он не оказывался в таком безнадежном положении; он выпрямился, весь напрягшись, и вид его был грозен и великолепен. С тем хладнокровием, что всегда было ему присуще, он трезво оценил ситуацию и почувствовал, что его сердце забилось быстрее. В голове у него пронеслось:
«Да, это конец! Значит, вот где суждено мне погибнуть… Ну что ж, поделом! Зачем мне вздумалось останавливаться и отвечать этому бретеру, ведь я мог бы найти его потом! Если бы я промолчал, я, может, и выбрался бы отсюда. Так нет, язык мне, видите ли, захотелось почесать. Хоть бы черт мне его вырвал! Право, я добился замечательного результата. Теперь мне остается только как можно дороже продать свою жизнь, потому что никому не удастся вытащить меня отсюда».
Тем временем оттуда, где находилось простонародье, послышался страшный шум. Солдаты выстрелили из аркебуз, и теперь народ перешел в наступление. На площади кишела толпа. Кровь текла рекой.
Битва была яростной с обеих сторон и сопровождалась воплями, ругательствами и страшными проклятиями. Именно в этот момент люди Фаусты и похитили Тореро, ставшего невольной причиной чудовищной бойни.
Странная особенность, говорившая об образцовой дисциплине, царящей в войсках Эспинозы: в то время как там, на площади, битва шла под аккомпанемент оглушительных криков, здесь, совсем рядом, властвовали идеальный порядок, спокойствие и тяжелая, удушающая тишина, как то бывает перед бурей. Контраст был поразительным.
Бюсси-Леклерк вынул шпагу и в вызывающей позе встал перед Пардальяном; железное кольцо вокруг шевалье сомкнулось еще уже, так что свободы для маневра у него почти не оставалось.
Повсюду – впереди, сзади, справа и слева, насколько хватало глаз, – шевалье видел людей с обнаженными шпагами в руках; они бесстрастно ожидали приказа, чтобы броситься на него и мгновенно разорвать в клочья.
Бюсси-Леклерк уже открыл рот, дабы ответить на последнее оскорбление Пардальяна, но в этот момент на его плечо опустилась тонкая белая рука и прикосновением одновременно мягким и повелительным повелела ему молчать. Одновременно с этим голос, который Пардальян сразу же узнал, сурово произнес:
– Неужели ты считаешь, что тебе удастся бежать? Погляди же вокруг себя, Пардальян. Ты видишь – сотни вооруженных людей взяли тебя в кольцо. Все это – дело моих рук. На сей раз я поймала тебя и держу крепко. Никакая сила – ни человеческая, ни адская – не поможет тебе вырваться из моих тисков. Ты уверял, что неуязвим, и в конце концов я почти поверила тебе. «Мой час еще не пробил, – говорил ты, – потому что вы живы, а судьбе угодно, чтобы Пардальян убил Фаусту». Я еще жива, Пардальян, ты же всецело в моей власти. И твой час наконец пробил!
– Клянусь Господом Богом, сударыня, – прорычал Пардальян, – я увидел вот этого, – и убийственно-презрительным жестом он указал на Бюсси, бледного от ярости, – я увидел вот этого; когда-то давно он был тюремщиком, затем он сделался убийцей, но, вероятно, счел, что пал недостаточно низко, и стал поставщиком жертв для палача; я увидел вот этих, – он показал на офицеров и солдат, содрогнувшихся от подобного оскорбления, – и понял, что они не солдаты. Солдаты не собрались бы тысячной толпой, чтобы убить или арестовать одного-единственного человека. Я видел, как устраивается западня, как организуется убийство, я видел пресмыкающихся, шакалов, видел множество зловонных и мерзких тварей – они приближались ползком, готовые к дележу добычи, и я сказал себе: чтобы дополнить сию коллекцию, не хватает только гиены. Стоило мне это подумать, как передо мной появились вы! Верно, сударыня: сегодняшний праздник не мог обойтись без Фаусты, ибо несравненная устроительница не должна оставаться в тени.