Корсар и роза
Шрифт:
— Я вижу, главное, что ты умеешь, так это подать товар лицом, — развеселившись, воскликнула престарелая синьорина. — Ловлю тебя на слове. Ты сейчас же проводишь меня домой, а там посмотрим, — добавила она, вставая и со щелчком складывая лорнет.
— С позволения синьорины, я хотела бы знать, какое мне положат жалованье и будут ли платить поденно или понедельно, — решительно возразила Лена.
— Я возьму тебя с двухнедельным испытательным сроком. Если буду довольна, найму тебя на постоянную работу, тогда и договоримся о жалованье. Ты будешь заниматься бельем моего брата и моим. Мой брат — приват-доцент
Лена прониклась сочувствием к бедным юным грешницам, вынужденным иметь дело со столь строгой воспитательницей, и решила, что лучше сразу сообщить работодательнице о своем собственном положении.
— Надеюсь, вы не станете заниматься моим исправлением, синьорина. Должна вас сразу предупредить, что оставила мужа и живу с человеком, с которым, как вы понимаете, не могу сочетаться браком.
Пожилая синьорина вновь уселась и с уже знакомым щелчком открыла свой лорнет, чтобы как следует оглядеть необычную служанку.
— И что же это за человек? — спросила она с подозрением.
— Он человек честный и порядочный. И он бы ужасно рассердился, если бы узнал, что я нанялась служить. Но все дело в том, что я не хочу, чтобы он меня содержал. У меня тоже есть гордость, синьорина, — заявила Лена, давая понять, что разговор окончен.
Она не сомневалась, что теперь ей откажут от места.
Однако нанимательница скупо улыбнулась в ответ на ее слова и сказала:
— Ценю твою откровенность. Пойдем.
Они вошли в огромную квартиру на втором этаже особняка с видом на Монтаньолу, обставленную старинной тяжеловесной мебелью темного дерева с замысловатой резьбой. В каждой комнате стояли книжные шкафы и висели мрачные картины на библейские сюжеты. Только в кухне было веселее: здесь в клетке, подвешенной к оконному ставню, щебетала пара канареек, и какая-то девица, довольно неряшливая на вид, смолила над огнем ножки ощипанного цыпленка.
В столовой Лена увидела еще одну женщину, тощую, как скелет, которая, стоя на стремянке, протирала влажной тряпкой подвески громадной люстры богемского хрусталя. В кабинете профессора молодой человек наводил порядок среди высившихся повсюду стопок толстенных фолиантов. Это был архивист.
Гардеробной в квартире не было, а бельевые шкафы, как объяснила престарелая синьорина, стояли в спальнях и в длинном служебном коридоре. Белье следовало стирать, чинить и гладить в кухне, которую она назвала refugium peccatorum [44] .
— Профессор читает курс канонического права, — сообщила его сестра. — Он просто помешан на чистых рубашках и меняет их по два раза в день. Наша старая кастелянша больше не смогла выдержать такие нагрузки, у нее сильно болели ноги, да и глаза уже стали не те, что прежде, ну а последствия ты легко можешь вообразить сама. — И она вздохнула, подняв глаза к небу. — В кухне замочены две рубашки. Постирай их и погладь. На сегодня это все, что от тебя требуется. Если работа будет выполнена на должном уровне, придешь завтра утром в семь тридцать.
44
Приют
Мужественно окунувшись в вонь паленых куриных лап, Лена выстирала рубашки из батиста хозяйственным мылом, отжала их, закатав в чистое полотенце, намочила в разведенном теплой водой крахмале манжеты и воротнички, после чего начала гладить. Утюг, наполненный мелким древесным углем, был тяжел, время от времени его приходилось раскачивать на весу, чтобы раздуть жар.
Не прошло и часа, как рубашки были готовы. Синьорина Донадони — такова была ее фамилия — придирчиво осмотрела работу претендентки на место кастелянши.
— По-моему, неплохо, — произнесла она вслух, в то время, как ее глаза засветились удовлетворением при виде отлично сделанной работы. — Жду тебя завтра с утра. Работать будешь до часу дня. С понедельника по субботу включительно. Воскресенье — выходной, он, разумеется, не оплачивается.
После этого она назначила Лене весьма солидное жалованье.
Домой Лена летела, не чуя под собой земли. В общем и целом чудаковатая синьорина Донадони показалась ей даже симпатичной. Лена спрашивала себя, что сказала бы старая дева, доведись ей увидеть особняк, где они жили со Спартаком.
— Лена, я здесь, — раздался за ее спиной знакомый голос, когда она отпирала входную дверь.
Она обернулась и увидела, как от одной из колонн портика отделилась коренастая фигура Антонио Мизерокки.
Глава 5
— Тоньино! — воскликнула Лена, и ключи выскользнули у нее из пальцев.
Пока она поднимала их, Антонио успел подойти ближе. На нем были черные, до блеска начищенные башмаки, серые фланелевые брюки с отутюженной складкой, свежевыстиранная рубашка с немного выношенным воротничком и тщательно вычищенная черная куртка. Шляпа с широкими полями затеняла изуродованную часть лица. Он робко улыбнулся Лене.
— Я только что отправила тебе письмо, а ты уже здесь. Как это возможно? — удивилась Лена.
— Не знал, что ты мне написала. Уже несколько дней я не живу дома. Я… приехал попрощаться. Уезжаю в Америку, — проговорил он негромко.
Они стояли под портиком, тянувшимся вдоль всей улицы, стеснительные и неловкие, как подростки во время первого свидания.
— Значит, ты решился, — сказала Лена.
— Мама едет со мной, — сообщил он.
— Как поживает Джентилина? — торопливо спросила Лена, опасаясь, что мать Тоньино вот-вот покажется из-за угла, и понимая, что не сможет без стыда взглянуть в глаза этой кроткой и любящей женщине, всегда относившейся к ней по-доброму.
— С ней все в порядке. Передает тебе привет. Она меня ждет на вокзале. Мы сегодня же уезжаем в Геную.
— Я тебе написала, чтобы ты знал мой адрес, потому что… Откуда ты узнал, что я здесь живу? — спохватилась Лена.
— Я всегда знаю все о тех, кто меня интересует, — ответил Тоньино.
Лена вспомнила, как в точности эти самые слова произнес Спартак, когда они встретились впервые. Неужели дорогие ей мужчины так похожи друг на друга?
— Что еще говорилось в твоем письме? Я ведь его так и не прочту, — спросил Антонио.