Корсар

Манило Лина

— В общем, — вклиниваюсь в его путаный рассказ, а Ева переводит на меня взгляд, — я договорился с парнями, и они приняли Артёма в “Ржавую банку” на испытательный срок. Свободные руки им всегда нужны.

— Правда? — удивляется Ева, будто ушам не верит. — То есть ты теперь работаешь, да?

Артём улыбается, приглаживает растрепавшиеся волосы и кивает.

— Прикинь, систер?

Самому не верится, но здесь прикольно вообще-то, мне нравится. В мотах я разбираюсь, перебирать умею, так что всё путём. Да и платить обещали хорошо.

Он смеётся, выпячивая горделиво грудь, а Ева сверлит его взглядом. Её так просто не заболтаешь, слишком уж привыкла к его фокусам.

— А наркота? С ней как?

— Я держусь, стараюсь, — признаётся Артём и тяжело вздыхает. — Тяжело, конечно, чего врать-то? Но врач сказал, что я не убитый торчок, и если пару лет ничего колоть себе не буду или там курить, то в норме буду.

— Парни следят за ним, всё хорошо будет, — говорю, а Ева смотрит в одну точку широко открытыми глазами, переваривает услышанное. — Ладно, я пойду, поговорите о своём, у меня дела.

И, развернувшись на каблуках казаков, ухожу. Им и правда, нужно побыть наедине, а мне поговорить с парнями и провести последние приготовления к небольшому путешествию.

* * *

— За Артёма не бойся, — говорю, когда выходим на парковку перед “Ржавой банкой”. — За ним присмотрят.

— Так, по коням? — громогласно вопрошает Арчи, оглядывая наш тесный коллектив.

Филин кивает и достаёт ключи от Фрэнка — своего мотоцикла. Арчи удовлетворённо хмыкает и растягивает губы в улыбке.

— Ух, давно мы никуда все вместе не выезжали, да? Прямо охренеть как здорово.

— Плавки взял? — смеётся Фил, оседлавший байк. — А то, я тебя знаю, с голым задом будешь детей на пляже пугать.

Ева переводит взгляд с одного на другого, потом берёт меня под локоть и тащит в отдаление.

— О чём они говорят? Я снова чего-то не знаю? Опять сюрприз?! — шипит, оглядываясь на всё ещё спорящих парней.

— На море поедем, все вместе.

— А работа?

Она снова вернулась в “Долину вкуса” и “Корсар”,

только мыть подъезды её больше не пускаю. Только через мой труп и точка.

— У тебя два выходных, я договорился, — улыбаюсь, глядя, как она меняется в лице. Столько эмоций на нём написано, что даже слов не подобрать, чтобы их все описать. — Не злись, вернёмся, и будешь снова пахать как лошадь, слова не скажу.

Ева хмурится, но потом смотрит на свой подарок, припаркованный рядом с моим чоппером, и чуть щурится.

— На море, говорите?

— Ага. Я же обещал тебя плавать научить, помнишь? Вот и научу, будешь Ла-Манш потом переплывать.

— Выдумщик-придумщик, — смеётся, становится на носочки, и целует меня.

Не торопясь, касается своими губами моих, а я прижимаю её худое тело к себе, сжимая почти до хруста, а сквозь тонкую футболку чувствую, насколько горячая её кожа. Ева льнёт ко мне, прижимаясь сильнее, а от аромата ландышей и весны голова плывёт. Да я и сам, чёрт возьми, плыву в долбанном экстазе, как в облаке, а организм привычно отзывается на присутствие золотой девочки рядом.

— Так, на море! — говорю охрипшим голосом, с трудом оторвавшись от сладких губ. — Там продолжим.

Ева краснеет и смеётся, а я щёлкаю её по носу и иду к нашим байкам.

Вот сейчас мы сядем каждый на свой мотоцикл, и помчим навстречу ветру, способному унести с собой все опостылевшие проблемы, дурные воспоминания и груз совершённых ошибок. Нужно уметь слушать ветер, нужно любить его, и только тогда на смену тоске и боли он принесёт надежду и покой.

И когда завьётся под колёсами шёлковой лентой дорога, и скорость вскипятит кровь, а адреналин разольётся по венам полноводной рекой, я посмотрю вокруг и увижу тех, кого люблю больше самого себя, больше долбанной жизни и пойму, что я невероятно счастливый придурок.

За это счастье я буду держаться руками, вгрызаясь в жизнь зубами, расталкивая с пути любого, кто посмеет его у меня отнять.

Когда жизнь катится в пропасть — улыбайся. Потому что только так можно попробовать из пропасти этой выкарабкаться.