Корсар

Манило Лина

До пятого этажа добираюсь, запыхавшись, но это, скорее, от нервов, чем от физической нагрузки. Подбегаю к заветной двери, попутно доставая из сумки телефон. Если соседки сказали, что Ира должна быть дома, буду заходить со всех сторон. Звоню в дверь, втопив палец в круглую кнопку, и синхронно набираю номер подруги. Может быть, МЧС вызвать? Пусть дверь вскроют, что ли? Не может она так просто пропасть, не в её это стиле.

За дверью, к моей радости, раздаётся звук неторопливых шагов, и приглушённый голос:

— Кто

там?

— Ира! Это я, Ева! Открывай, пропажа.

Сначала ничего не происходит, и мне даже кажется, что померещилось, что не слышала знакомый голос, но всё-таки раздаётся лязг открываемых замков, и заплаканное лицо Иры показывается в образовавшемся просвете.

— Ева? Ты одна?

Она явно плакала, а ещё на голове — настоящее воронье гнездо. Признаться честно, никогда её такой не видела, потому несколько секунд стою, открыв от удивления рот, не сразу найдя, что сказать.

— Я так понимаю, спрашивать о твоих делах бессмысленно. — Указываю рукой на растрёпанные волосы и вообще, на весь унылый внешний вид.

И это моя Ира — отличница и хохотушка? Вот это всклокоченное создание, с опухшими глазами, красным носом и скорбным выражением лица?!

— Всё хреново, — заявляет, заталкивая меня в квартиру. — Будешь вино?

— С самого утра, что ли, квасишь?

— Я ещё вчера вечером начала вообще-то, — заявляет, закрывая замки один за другим. — Я же не алкаш. Наверное.

— Ты вообще не алкаш.

— Знаешь, сейчас я в этом не была бы так уверена.

В её голосе столько тоски и печали, что впору начать рыдать прямо здесь, у порога, но я пока повременю со слезами. Пока не пойму, что произошло с ней и почему решила окопаться в квартире, заливая не пойми что вином.

— Ты не отвечала на звонки, на работу не вышла, родители в панике… так же нельзя. Что случилось?

— Ой, мне вообще сейчас не до чего! — отмахивается от моих слов и направляется прямиком в кухню. Наверное, снова заливать вином внезапные печали. С Петей, что ли, поругалась? — Разувайся, будем вместе тосковать. Ты ж моя подруга. Подруга, я спрашиваю?!

В её голосе — истерические нотки, которых никогда раньше не слышала, а в каждом слове — вызов не то мне, не то судьбе. Иду следом в кухню и, войдя, замечаю Иру, лихорадочно чиркающую спичкой по краю цветного коробка. Руки дрожат, а сигарета в пухлых губах подрагивает.

— Дай сюда, горемыка. — Забираю злосчастный коробок, достаю новую спичку, вместо поломанной, и высекаю огонёк.

Когда на кончике тонкой сигареты дрожат и трепещут оттенки оранжевого, Ира блаженно щурится и присаживается на белый табурет, откинувшись на окрашенную в светло-голубой стену.

— Рассказывай, что стряслось? Умер, что ли, кто-то?

— Ева, неужели только чья-то смерть может быть поводом для тоски?

— Ты можешь мне толком объяснить, что с тобой? Я чуть умом не тронулась, пока сюда ехала. Столько всего передумала,

пересказывать стыдно.

Смотрит на меня сквозь завесу табачного дыма, а потом кривится очень уж жалобно, всхлипывает и закрывает лицо ладонями. Плечи вздрагивают, а у меня сердце кровью обливается, настолько она в этот момент кажется маленькой и несчастной. Точно ребёнок, впервые столкнувшийся с несправедливостью бытия.

— Ира, Ирочка, да что же с тобой? — Огибаю стол, плюхаюсь на табурет рядом с ней, и обнимаю за дрожащие плечи. От этого принимается рыдать ещё горше, захлёбываясь своей тоской, слегка подвывая.

— Он… — пытается что-то сказать, но от рыданий слов почти не разобрать, и я глажу Иру по спине, обнимаю крепче, чтобы попыталась хотя бы успокоиться.

— Ну-ну, кто он? Что? Петя твой что-то натворил? Он тебя ударил?

Засыпаю её вопросами, потому что понимаю: Петя может легко оказаться таким же, как его отец. Но Ира отрицательно машет головой, и я немного успокаиваюсь. Хоть не бил.

— Нет! — Высвобождается из моих объятий и делает очередную глубокую затяжку. — Он бросил меня. Сказал, что я слишком приставучая. Бро-о-осил!

Последнее слово то ли ревёт, то ли мычит, вытирая распухший нос рукавом растянутого домашнего свитера, свисающего с одного плеча.

— Петя тебя бросил, да? — переспрашиваю на всякий случай, хотя с первого раза всё отлично поняла.

И да, я, наверное, плохая подруга, но эта новость меня радует. Ничего, переплачет, но так, наверное, лучше будет для всех.

— Да! — выкрикивает и яростно тушит сигарету в банке из-под зелёного горошка, заменяющей ей пепельницу. — Он вчера ночевать пришёл, всё так хорошо было. Купили вино, фрукты, шоколад. Я приготовила ужин, надела лучшее бельё…

— Ира, ты же… — Делаю неопределённый знак рукой и многозначительно заламываю бровь.

— Да, девственница! Была. До вчерашнего вечера.

— Хм… ну, ладно. Понятно.

Внутренне сжимаюсь от осознания всей дерьмовости этой ситуации, прости Господи. То есть, получается, этот козёл бросил Иру на утро после её первой ночи? Лишил девственности, обвинил в приставучести и сбежал? Фу, какая гадость.

— Да… и я думала, что всё хорошо было. Больно немножко… ладно, сильно больно, но терпимо. Но ведь так у всех бывает, правильно?

Смотрит на меня, а взгляд её — больной и несчастный — ранит.

— Всякое бывает, все же разные, — отвечаю уклончиво, потому что не хочу каким-нибудь неосторожным словом ранить её ещё больше, насадить какой-нибудь комплекс.

— Но не суть, — трясёт головой, убирая упавшие на глаза спутанные светлые волосы. — В общем, почти сразу после… всего... он стал одеваться, а я думала, что позавтракаем вместе, потом, может быть, погулять поедем. Всё-таки должно же было это что-то и для него значить, правильно? Не только же для меня это важно?