Корсар

Манило Лина

Слежу, словно находясь в параллельной реальности, за тем как открывается дверца внедорожника со стороны водителя, и нога, облачённая в чёрный ботинок, ступает на землю. Вырвать бы её к чертям, с корнем, чтобы валялся в придорожной пыли бесполезным мешком с дерьмом, гремя переломанными костями. Чувствую себя зрителем дешёвого гангстерского фильма, где злодеи отвратительны без полутонов, а герои одни сражаются против всего мира.

Об этом я думаю, когда ноги несут вперёд, а руки, будто сами собой, хватают утырка, уже успевшего вылезти из своей раздолбайки, за грудки.

— Какая приятная встреча, да? — выдыхаю, когда встречаюсь взглядом с тем, кого не

видел лицом к лицу так много лет, но чей образ не стереть из памяти, как не пыжься. — Рад меня видеть?

Он пару раз моргает, а потом прищуривается и растягивает губы в мерзкой улыбке, которая в пятнадцать была способна довести меня до белого каления. Сейчас же я, даже став старше, всё так же сатанею от одного вида его поганой рожи.

— Ро-ди-он, — дробит моё имя по слогам, как делал сотни раз до этого, — я думал, ты давно уже в какой канаве подох. Гляди на него, изменился-то как, горный орёл.

Он зеркалит мою уверенность в его смерти, так долго жившую во мне, а я отталкиваю его, потому что даже касаться противно. Почти не прилагаю усилий, но Урод летит кулём на землю.

— Какой ты скорый на расправу, сынок, — усмехается, но попыток подняться не предпринимает. Он словно забавляется всей этой ситуацией, как будто всё ещё видит перед собой пятнадцатилетнего вихрастого Родю, над которым так любил измываться. — Какого я чёрта вообще сюда припёрся? Сто лет тебя не видел, ещё бы столько не встречал. Но, видишь ли, сынок у меня придурок, тёлку трахнул, бросил, а документы важные забыл.

Весь в отца наверное, идиот.

— И вообще, — продолжает, глядя на меня снизу вверх, — мало было того, что уже получил? Снова в тюрьму захотелось?

— Нет уж, в этот раз я тебя зарою на кукурузном поле, — говорю, а Урод смеётся, запрокинув голову. — Чтоб ты, гнида, не выбрался уже никогда.

— Ой, да ладно тебе, мститель хренов, закопает он. Руки отсохнут землю копать.

Он ржёт, а я понимаю, что весь аутотренинг можно послать к чёрту. Наплевать, что нас могут увидеть люди, но я просто обязан дать ему в рожу. Хотя бы один раз.

— Мать твою, — шипит, когда его голова соприкасается с асфальтом, а кто-то неподалёку взвизгивает. — Ты всё такой же. Придурок.

Снова бью, а он приходит в себя и даёт сдачи, и вот уже перекатываюсь на спину, а его туша наваливается сверху, а лапища хватает за горло, лишая кислорода. Хриплю, делаю усилие, дёргаясь всем корпусом, и всё-таки сбрасываю его с себя, пока окончательно не придушил. Он меньше ростом, слабее, но злой, что тот чёрт. И злости этой на десятерых хватит.

Не дав ему опомниться, сажусь сверху, зажав коленями руки, чтоб не дёргался, и снова заношу кулак, в чётком намерении вырубить его, чтоб не дёргался. Но вдруг раздаётся свист, такой знакомый с самого детства. Это Викинг, только он один умеет так. Не знаю, откуда он здесь, зачем приехал. А может, мне просто померещилось, и это воспалённое сознание подкидывает образы, запутывая? Замираю, борясь с самим собой и неизбывной жаждой разрушения, а демоны внутри извиваются всем телом, подпрыгивают в яростном танце, требуя крови. Оглядываюсь по сторонам в поисках Викинга, но окружающая реальность плывёт, растекаясь болотной жижей перед глазом. Мир дробится на сотни осколков, рассыпается в прах, хрустит обломками разрушенной юности.

Неожиданно кто-то наваливается сзади, обнимает за шею, и аромат ландышей и весны окутывает с головы до ног.

— Родя, миленький, не надо, пожалуйста. — Горячий шёпот у самого уха, а тёплые губы касаются мочки. — Встань с него, не надо. Отпусти.

Это

одно короткое “отпусти” поднимает что-то глубинное внутри, что-то давно забытое, хорошее. Когда-то давно я был отличным парнем, добрым и милосердным. Я любил жизнь, глядя на мир вокруг широко распахнутыми глазами. Пока ещё двумя глазами. Мечтал о море и парусных регатах, о приключениях и подвигах. Тот маленький рыжий мальчик с конопатым носом остался в далёком детстве, но именно сейчас, когда Ева обнимает за шею, нашёптывая на ухо просьбы и уговаривая, он впервые за долгие годы поднял голову. Он смотрит на меня, робко улыбаясь, и шепчет одними губами: “Отпусти”.

И я слушаюсь. Маленький мальчик собирает в кулак множество поводков, и личные демоны, так долго не дающие покоя, покорно опускают головы, поражённо скуля. Они пригибают шеи до земли, молотят раскалённый воздух длинными хвостами и наконец уходят, ведомые мальчиком, за красную линию горизонта. Постепенно их образ тает, растворяется в серой дымке неслучившихся рассветов, и я вздыхаю полной грудью, прислушиваясь к себе, и понимаю — кровоточащие раны ещё способны затянуться.

В плывущем сознании обрывками образ Викинга, уводящего меня от распластанного на земле Урода; Евы, вцепившейся мне в руку, чтобы не делал глупостей; какой-то девицы с всклокоченными волосами, бегающей вокруг; бабушек, всплёскивающих руками.

Но это всё — лишь вспышками, почти не затрагивающими ничего внутри. Главным остаётся лишь утихающая постепенно ярость. Перед мысленным взором неожиданно возникает образ матери — живой, молодой и красивой, с длинной рыжей косой и веснушками на носу.

И я понимаю, что должен помнить её такой.

Она это заслужила.

Эпилог

Спустя месяц

— У меня для тебя сюрприз, — говорю, перебирая пальцами тяжёлые рыжие локоны. Ева удивлённо смотрит на меня, подняв голову.

— Ты меня пугаешь, — улыбается, снова кладя голову мне на грудь. — Что это там за сюрприз такой? Приятный хоть?

— Трусиха, — смеюсь, а Ева фыркает. — Ещё какой приятный. Потому, нечего разлёживаться, у нас сегодня много планов. Один прекраснее другого.

— Интриган... ну, вот как устоять? Знаешь же, что я любопытная, вот и пользуешься.

Она встаёт с кровати и абсолютно голая проходит в кухню, а я остаюсь лежать, закинув руки за голову, и улыбаюсь своим мыслям о том, что Ева давно уже перестала стесняться своей худобы и веснушек. Во всяком случае, со мной. И это ли не победа? Наша общая, да.

А ещё мою чёртову душу греет мысль, что через несколько месяцев назначен суд, на котором Уроду точно не светит оправдательный приговор. Слишком много дерьма нарыл на него Карл, потому на этот раз не отвертится. Домашнее насилие, к которому он так склонен — лишь вершина айсберга, за него по закону мало получишь, как не пытайся что-то кому-то доказать. Но Уродом я не зря его прозвал, сынок его такой же.

Обманом отбирать квартиры у немощных стариков — это уже кое-что действительно серьёзное. Даже Карл с Ковшом себе такого не позволяют, а это что-то да значит. А ещё у подружки Евы был очень неплохой шанс пополнить ряды работниц какого-нибудь турецкого борделя, но каким-то чудом пронесло. В рубашке, наверное, родилась. Или парнишка в самом деле влюбился, потому и послал её. Только его папаша всё равно приехал и вряд ли за документами, потому что потом ничего в квартире Иры мы так и не нашли. Ни единого клочка. Это всё, конечно, догадки, но подумать есть над чем.