Корсар

Байрон Джордж Гордон

«Стой, я еще спросить хочу, дервиш. Сказал я! Сядь. Ты слышишь? Что стоишь? Я должен знать… Тебе поесть дадут: Насытишься, коль мы пируем тут. Когда поешь, мне ясный дашь ответ, Но помни: тайн передо мною нет!» Но что дервиш волненьем обуян? Так зло на шумный он взглянул Диван: Он не спешит поесть, он все стоит И, мрачный, на соседей не глядит; Тень омрачила исхудалый лик Зловещая, исчезнув в тот же миг. Но молча сел он, как ему велят, И снова стал его спокоен взгляд. Внесли еду — не прикоснулся он, Как будто плов был ядом напоен, И странно это было для того, Кто столько суток был лишен всего. «Ешь! Что с тобой? Иль трапеза моя Пир христиан? Иль рядом — не друзья? Ты соль отверг — священный тот залог, Что притупляет сабельный клинок, Что племена умеет примирять, Что укрощает вражескую рать!» «Ведь соль — для вкуса:

есть же клялся я Одни коренья, пить — лишь из ручья: У дервишей есть правило притом Хлеб не делить ни с другом, ни с врагом; Пусть это странно — но обычай тот Опасности меня лишь предает; Ни ты, ни сам султан меня вовек Не склонят есть, коль рядом человек: Забыть устав — пророка обмануть, И, гневный, в Мекку заградит он путь». «Пусть будет так, коль ты аскет такой. Один вопрос, и после — мир с тобой. Их много?.. Что?! Уже заря встает? Комета? Солнце над простором вод? Там море пламени! Вперед! вперед! Предательство! Где стража? Меч мой? Весь Пылает флот, а я далеко! здесь! Дервиш проклятый! Вот ты кто! Средь нас Лазутчик гнусный! Смерть ему! Тотчас!» Дервиш вскочил, весь в зареве, и сам, Преобразясь, внушает страх сердцам. Дервиш вскочил — где мир в его лице? Он — воин на арабском жеребце: Сорвав колпак, халат он сбросил с плеч, Блеснули латы на груди и меч! С плюмажем вороненый шлем блистал, Но взор горел мрачнее, чем металл! Он был страшней, чем адский дух Африт, Чей меч смертельный наповал разит. Смятенье, крик: там — пламя в высоте, Здесь — факелы в безумной суете, Все спуталось, бегут вперед, назад, Звон стали, вопли, ужас, дым и смрад, И на земле как бы разверзся ад. Рабы бегут — напрасно; слепнет взор, В крови весь берег, и в огне простор. Напрасно им кричит паша: «Вперед! Взять сатану! От нас он не уйдет!» Смятенье видя, Конрад гонит прочь Нахлынувшую было в сердце ночь; Он смерти ждал; пираты корабли, Сигнала не дождавшись, подожгли! Смятенье видя, он схватил свой рог И кратко звук пронзительный извлек. Звучит ответ. «Отряд мой недалек; О храбрецы! Как мог подумать я, Что не пойдут на выручку друзья!» Он руку вздел — клинок сверкает в ней, Он бьет, льет кровь, тревоге мстя своей. Он ужас множит, лют, неукротим, И все бегут постыдно пред одним. Летят чалмы разрубленные прочь, И из врагов никто мечом помочь Себе не может. Потрясен Сеид, Он пятится, хоть все еще грозит: Хоть и не трус он, но удара ждет, Столь возвеличен общим страхом тог. Вдруг, вспомня флот пылающий, Сеид Рвет бороду и, свет кляня, бежит. Ждать — смерть: гарем врагами окружен; Пираты рвутся внутрь со всех сторон; Там — бред: бросают сабли, стон и вой, Все на коленях — тщетно! Кровь рекой! Корсары мчатся в тот парадный зал, Куда их рог сигнальный призывал, Где слышат вопли и мольбы они Как знак удачно конченой резни. Там их вожак: один, свиреп, глядел Он сытым тигром средь кровавых тел. Привет был краток, кратче был ответ: «Неплохо, но паши средь мертвых нет; Немало сделано, но больше — ждет; Что ж город вы не подожгли, как флот?»

V

И факелы хватают все в ответ: Дворец в огне, пылает минарет. Восторгом злым взор Конрада зардел И вдруг погас: до слуха долетел Вопль женщины; как погребальный стон, Пронзил вождю стальное сердце он. «В гарем! Но помнить: я убью тотчас Того, кто женщин тронет! И у нас Есть жены. Рок отплатит местью им. Мужчина — враг: жестоки будьте с ним; Но женщин мы щадили и щадим. Как мог забыть я? Небо не простит, Коль мой приказ им жизнь не охранит! За мною все! Грех этот — время есть От наших душ успеем мы отвесть!» По лестнице летит он, рвет замок, Не чувствуя огня у самых ног; Хоть там от дыма не передохнуть, По всем покоям проложил он путь. Бегут, нашли, спасают, сквозь костер Несут красавиц, отвращая взор, Их страх гася, даря заботы все, Что надлежат беспомощной красе: Так атаман умеет нрав смирять И руки, в брызгах крови, укрощать! Но кто ж она, кого он сам несет, Когда уж рухнул обгорелый свод? Она — любовь того, кому он мстит, Гарема свет, раба твоя, Сеид!

VI

С Гюльнар он сдержан; кратко, второпях, Ей говорит, чтоб позабыла страх. Все ж прерванный тем благородством бой Врагам дал время совладать с собой. Погони нет; у всех яснеет взор; Сплотиться можно, можно дать отпор. Паша глядит: впервые ловит взгляд, Как малочислен Конрадов отряд; Стыдится он ошибки: столько зла Им паника внезапно принесла! «Алла! Алла!» — крик бешенством звучит. Месть или смерть! Стал исступленьем стыд. За пламя — пламя, кровь за кровь! Должна Отхлынуть прочь приливная волна! Бой снова разразился, дик и яр; Кто нападал, должны принять удар. Опасность понял Конрад, перед ним Друзья слабеют, враг неукротим. «Прорвать кольцо! Дружней!» С бойцом боец Сомкнулись — бьются — дрогнули! Конец! Кругом теснимы, без надежд — и все ж Пираты рубятся и гибнут сплошь. Уже раскидан их упорный строй! Враг смял его и топчет под пятой! Они уж в одиночку бьются так, Что, падая, не уклоняют шаг И опускают на врага сплеча Предсмертный взмах усталого меча!

VII

Пока еще ряды свои сомкнуть Враг не успел, чтоб драться с грудью грудь, Гарем был во главе с Гюльнар укрыт, По воле Конрада, от всех обид В турецком доме; стонам и слезам Уже умолкнуть можно было там. Свой ужас вспоминая и пожар, Дивилась темноокая Гюльнар, Что с ней учтивы, что пирата взор Был мягок и приветлив разговор. Пират, на ком еще дымится кровь, Нежней Сеида, в чьей душе — любовь? Паша, любя, считал: раба должна Такою честью быть упоена; Корсар же с ней старался нежным быть, Как с женщиной, кого он должен чтить. «Желанье — грех, бесплодное — вдвойне, Но хочется корсара видеть мне: Благодарить мне ужас не дал мой Его за жизнь, забытую пашой!»

VIII

Старался он поймать, рубя мечом, Хоть смертный вздох простершихся кругом; Отрезан, дрался он что было сил: Враг за победу страшно заплатил; Изрублен, смерть он звал, но не пришла, И он — в плену до искупленья зла. Он пощажен, чтоб в муках жить: готовь, О мщение, терзанья вновь и вновь, Остановись, но после выпей кровь По каплям! Чтоб Сеид ненасытим, Знал, что он жив, но смерть все время с ним! Гюльнар глядит: то он ли? Час назад Законом был и жест его и взгляд! Да, он! В плену, и все ж, неукрощен, О смерти лишь теперь тоскует он. Ничтожны раны, — как он их искал! Он руки бы убийцам целовал! Дух не снесет ли этих ран роса… Он не договорил: «на небеса?» Ужель дыханье будет в нем одном, Кто, в жажде смерти, бился ярым львом? Всю боль узнал он, что наш дух гнетет, Когда удача взор свой отведет, Когда — воздать желая по делам! Она грозит ужасной мукой нам. Всю боль он терпит, но, как прежде, горд И злобы полн, — он остается тверд. Храня суровый и надменный вид, Не пленником — владыкой он глядит: Он слаб, в крови, — но раскаленный взор Никто не может выдержать в упор. Хотя звучат проклятия вокруг Угрозы тех, кто мстит за свой испуг, С ним лучшие почтительны: бойца Всегда влечет величье храбреца; Конвой, ведущий пленника в цепях, В лицо ему глядел, смиряя страх.

IX

Явился врач, но не лечить, — взглянуть, Довольно ль жизни кроет эта грудь: Нашел, что он снесет и груз оков И вытерпит жар пыточных щипцов, А завтра — завтра поглядит закат, Как будет на колу сидеть пират, А там заря, с улыбкой цвета роз, Увидит, как он муку перенес. Всех казней в мире эта казнь страшней; Мученья — жажда обостряет в ней, Дни тянутся, а смерть — все нет ее, И над тобой кружится коршунье. «Пить! пить!» — Но Ненависть глядит смеясь: Пить не дают; коль жертва напилась Ей смерть. Ушли и врач и страж. И вот, В оковах, казни гордый Конрад ждет.

X

Как описать вихрь чувств, борьбу ума? Едва ли жертва знала их сама! Был хаос духа, смута и разлад, Когда все чувства, мысли все глушат Друг друга, и, как будто демон злой, Глумится Угрызенье над душой (Но не Раскаянье) и, запоздав, Твердит: «Я говорило; ты неправ». Напрасный звук! Коль дух неукротим, В ней все — мятеж: скорбь — слабым лишь одним? И в час, когда с собой наедине Душа, горя, раскроется вполне, Нет страсти, что отпор дала бы им Смятенным чувствам, чуждым и пустым. К душе на смотр по тысячам дорог Спешит туманных образов поток; Сны гордости ушли, в слезах — любовь, Померкла слава, скоро брызнет кровь; Несбывшаяся радость; темный гнев На тех, кто торжествует, одолев; Скорбь о былом; судьбы столь спешный шаг, Что не узнать: с ней — небо? адский мрак? Поступки, речи, мысли сотни раз Забытые, но яркие сейчас, Воскреснувшие в памяти дела, Что дышат терпким ароматом зла; Мысль, что душа разъедена до дна Грехом, хоть эта язва не видна; Здесь все, что взору обнажит тайком Разверстый гроб; здесь сердца страшный ком; Сведенный мукой; гордость, чей порыв Душой владеет, зеркало разбив Пред ней. Отвага с гордостью вдвоем Прикроют сердце, павшее щитом! Все знают страх, но кто свой трепет скрыл. Тот честь, хоть и притворством, заслужил. Трус, похвалясь, бежит, а храбрецу Пристало смерть встречать лицом к лицу; О Неизбежном думой закален, На полдороги ближе к смерти он!

XI

Велел паша, чтоб заперт был пират В высокой башне в тесный каземат. Дворец сгорел, и крепостной затвор Укрыл пашу, и узника, и двор. Казнь Конрада не устрашает; он Казнил бы сам, будь им Сеид пленен. Один, пытливо, в сердце он читал И в нем, преступном, бодрость обретал. Одну лишь мысль не мог он перенесть: «Как встретит весть Медора, злую весть?» О, лишь тогда цепями он гремел, Ломая руки, свой кляня удел! Но вдруг утих — самообман? мечта? И усмехнулись гордые уста: «Что ж, пусть казнят, когда угодно им: Мне нужен отдых перед днем таким!» Сказав, с трудом подполз к цыновке он И вмиг заснул — каков бы ни был сон. Была лишь полночь, как начался бой: Раз план созрел — он должен быть судьбой; Резня не любит медлить: в краткий срок Злодей свершит все, что свершить он мог. Лишь час прошел — и в этот час пират Покинул бриг, носил чужой наряд, Был узнан, дрался, взвил пожара гул, Губил, спасал, взят, осужден, уснул!