Коршун и горлица (Орел и голубка)
Шрифт:
— Небылицу о чем? — спросил Абул, садясь за длинный стол, стоящий около окна. Он ожидал нечто в этом роде, так как инцидент с Каледом вряд ли мог не иметь продолжения.
— Небылицу о том, что калиф пренебрегает обязанностями по управлению королевством из-за того, что увлекся женщиной, — сказал другой мужчина, поигрывая рукояткой кинжала и, стараясь не смотреть Абулу в глаза.
Абул был поражен. Подобное не приходило ему в голову, и откуда они это взяли? До приезда Каледа о Сарите знали только в Альгамбре. Или… или это Айка приложила свою руку?
— Что-то еще? — спросил он, ничем не выдавая
— Мой господин, — сказал первый, — эмир Мокарабов призвал к себе эмира Абенцаррати на совет. Говорят, по той же самой причине.
Абул побарабанил пальцами по столу. Он не мог позволить себе проигнорировать эту информацию и отнестись к ней с презрением, как она того и заслуживала. Слухи было необходимо пресечь, а сплетников разоружить, пока они не посеяли смуту, но как это сделать?
— Вы хорошо сделали, что сообщили мне об этом без задержки, — сказал он, наконец. — Я хочу, чтобы вы вернулись на свои посты и продолжали информировать меня обо всем, что происходит.
Двое низко поклонились и ушли. Абул остался в своем кабинете. Ему было необходимо сделать что-то, чтобы доказать всем, что он по-прежнему не выпускает из рук штурвал управления королевством.
Какая-нибудь военная операция была бы сейчас очень убедительна… но в данный момент, как назло, не было никакой нужды для военных действий. Испанцы вели себя тихо, а банды головорезов, что шныряли по королевству, находились под строгим контролем. Возможно, следует показать свой гнев в связи с возникновением слухов… или ему следует опуститься до уровня тестя и потребовать у него и у его сообщников удовлетворения за клевету. Конечно, его отношения с эмиром не улучшатся оттого, что он отверг и наказал его дочь.
В особенности, если ее прегрешения касаются какой-то сомнительной христианки. Это только подольет масла в огонь. Пока что об этом неизвестно никому, но долго такое положение не продлится, и если он выгонит Айку из Альгамбры, скрывать будет нечего.
Он встал и подошел к окну. Почему он так озабочен тем, чтобы скрыть что-то? Он не выходил за рамки закона, так что нет причин, по которым должен занимать обороняющуюся позицию своим тестем. А вот Айка пыталась совершить убийство, а это преступление каралось смертью, несмотря на личность предполагаемой жертвы. Но доказательство ее вины было получено темным способом.
С другой стороны, мужчина имеет право отвергнуть жену, которая больше его не удовлетворяет.
Эмир не может жаловаться на это. Но ему и не нужны справедливые причины для того, чтобы подстрекать людей к восстанию. Для этого вполне подойдут сфабрикованные. А положение Абула и так было достаточно шатким, где смуты и волнения были обычным делом. Может, ему стоит посетить секретный совет и тем самым спугнуть заговорщиков. Во всяком случае, одно его появление там развеет слухи о его пренебрежении делами, и он сможет выразить свое неудовольствие вмешательством в его внутренние дела. Гарем был несомненно внутренним его делом.
Не то, что Сарита была его членом. Абул не мог удержаться от смеха при мысли о том, как отреагировали бы его соотечественники, если бы узнали, какие отношения в действительности связывают его и испанку. Между ними было полное равенство, при виде которого любой человек со стороны лишился бы дара речи.
Мысль эта несколько развлекла его, но пока что он ее оставил. Подобный визит к тестю был бы, кроме того, отличной возможностью представить свою собственную версию случившегося. Таким образом он сможет предвосхитить критику, публично заявив об обстоятельствах дела и о своем решении. А если он сделает все хорошо, то в заявлении его слушатели непременно услышат намек на критику человека, воспитавшего такую дочь и использовавшего ее для того, чтобы взять власть в Альгамбре в свои руки.
Нет… пожалуй, это стоит сделать, — решил Абул. Приняв решение, он, как обычно, перестал думать на эту тему и позвал визиря и кади. Еще час он будет заниматься неотложными утренними делами, после сего вернется в свои апартаменты к выздоровевшей и обольстительной Сарите.
Но прошло больше часа с того момента, как он смог выйти из кабинета и приблизиться к дверям своей спальни. Несмотря на дневной час, комната была погружена в темноту. Тяжелые зимние шторы закрывали окна и двери, ведущие на колоннаду и мягкое свечение углей в очаге смешивалось с золотистым светом масляных фонарей, продуманно размещенных по углам комнаты.
Абул поморгал, привыкая к темноте, и в следующее мгновение увидел Сариту. Она лежала на оттоманке, совершенно нагая, а тело ее казалось белым по сравнению с волосами, струящимися по плечам и спадающими на подушки. Она томно сделала приглашающий жест и Абул, улыбаясь, приблизился к ней.
— Я не ожидал, что меня примет одалиска, — тихо сказал он, становясь возле оттоманки на колени. Что ты задумала?
— Что ты? Ничего. Она томно потянулась, как бы предлагая свое тело, совершенные изгибы которого подчеркивало продуманное освещение. — Я просто отдыхаю, мой господин калиф, ведь вы этого от меня хотели?
— Понятно. — он удержался от того, чтобы дотронуться до нее, но вдохнул теплые ароматы ее тела и волос. — Тогда я не буду беспокоить тебя.
Она закусила нижнюю губу и в ее глазах появился смех, идущий вразрез с вызывающе соблазнительной позой.
— Тогда масса приготовлений пойдет прахом, мой господин Абул.
Он молча снял через голову свое расшитое платье. Под низом на нем, как всегда, были сорочка и штаны, и Сарита, нисколько не смущаясь, с вожделением смотрела, как он их снимает. Наконец, он предстал перед нею обнаженным.
— Ты моя, — сказал он с трепетом. — Каждая твоя клеточка, каждая пора, каждый волос с головы, каждый дюйм твоей кожи принадлежат мне.
— Так возьми же то, что тебе принадлежит, — тихо сказала Сарита, — чтобы и я могла взять то, что принадлежит мне.
Он опустился к ее ногам, и медленно пробежал глазами по ее телу, все также не касаясь его.
— Я хочу, чтобы ты сама отдалась мне, Сарита.
Желание росло и обволакивало их, подобно благоухающему эфиру.
Его тело в своем возбуждении было могучим и диким, ее — нежным и бесконечно уязвимым. У Сариты захватило дух, от тела прильнувшего к ее хрупкой плоти, и от осознания того, что только невидимые нити доверия являются той силой, что поистине привязывают женщину к мужчине. И того, что только такое неопределенное чувство, каким является любовь, может расформировать простое использование другого тела в радостное удовольствие двоих.