Кортес
Шрифт:
– Нет, - также глядя прямо ему в глаза, ответил Ордас.
– Значит, действуют прежние распоряжения?
– Да.
– Хвала Господу, разобрались.
– Но я не намерен лгать своим товарищам!.. Я...
– Я вас призываю лгать?
– воскликнул Кортес.
– Упаси Боже! Я за то, чтобы вы честно рассказали вашим - нет, нашим!
– товарищам все, как было. Мы все теперь связаны одной целью, среди нас не должно быть ни наших, ни ваших.
– Тут он опять немного помолчал, затем спросил.
– Как вы считаете, будет губернатор доверять вам после этого происшествия?
Ордас промолчал. Ох, и бестия, этот Кортес. Кто же знал, чем обернется дело? Сам Веласкес растерялся, а уж он подавно был связан приказом молчать. Теперь этот выскочка задает риторические вопросы. Значит...
– Значит, пришло время забыть о том, что мы оставили за спиной. Кортес выпрямился, голос его покрепчал.
– Пришел час взглянуть туда, - он ткнул пальцем в зыбкую тьму, ещё густеющую на западе. Там ещё притухали сумерки... Все невольно обернулись в ту сторону, в этот миг солнце встало у них за спиной. Полыхнуло так, что воды разом загорелись золотистым светом. Разом грянул хор птиц в мангровых зарослях на берегу.
– Пришел час глянуть вперед, - продолжил Кортес тем же звенящим голосом.
– Там нас ждут сокровища, которые не снились царям древности. Там нас ждет слава и прощение грехов. Ребята, вы жаждете славы?
– Да!
– заревели все разом.
– Вы жаждете золота?
– Да!!
– ещё яростнее закричали гребцы.
На их вопль эхом ответил рев с кораблей.
– А вы, Ордас?
– спросил дон Эрнандо.
– Да-а! Да-а!
– не удержался Ордас.
Тут вскочил Пуэртокаррера, принялся махать оперенной шляпой. Был он в кирасе, простеньких доспехах. Как отметил про себя Кортес, кожаные ремни, придерживающие левый налокотник, совсем истерлись. Впрочем, на правом вообще одной завязки не хватало. Потом капитан-генерал вновь обратился к Ордасу.
– Вот и скажите нашим товарищам, что надо смотреть вперед и не надо оглядываться назад.
– Ох, и бестия вы, Кортес!
– не удержался от улыбки Ордас.
– Как это я вас раньше не разглядел. Сколько вы дров наломали!
– Кровь играла, - просто ответил дон Эрнандо.
– Хотел все сразу, а так не бывает, - он на мгновение примолк, задумался.
– Хотя, наверное, бывает. Но редко. Надо запастись терпением...
– Но ведь мы же плывем к дьяволу в пасть!
– яростно воскликнул Ордас.
– Как вы намереваетесь поступить? У вас, наверное, и плана кампании нет!
– Нет, - согласился Кортес.
– Но у меня есть нечто более важное.
– Что же именно?
– поинтересовался Ордас.
– Я знаю людей.
Глава 2
Мои сподвижники, принимавшие участие в походе на столицу ацтеков Теночтитлан - теперь их, говорят, осталось не более двух десятков человек а также королевские летописцы и чиновники из Совета по делам Индий полагают, что начало великого предприятия следует отнести к 1517 году, когда экспедиция Кордовы отправилась на запад и наткнулась на новую землю, которую теперь называют полуостровом Юкатан. Они ошибаются... Почин был положен в тот день, когда я, шестнадцатилетний юнец, прибыл на каникулы из Саламанкского университета и заявил родителям, что больше ноги моей не будет в этом богоугодном заведении.
Отец мой, Мартин Кортес де Монрой, был капитаном королевской армии. Он был храбрый вояка, однако в ту пору в Испании храбрых вояк расплодилось великое множество. В удел отцу достался небольшой кусок земли в Эстремадуре - это была большая удача, хотя этого сокровища едва хватало на то, чтобы прокормить семью. О том, чтобы с его помощью выбиться в люди, нельзя было и мечтать. Другое дело, доказывал отец, юридическое поприще. Теперь, с окончанием Реконкисты для ученого законника открываются куда более богатые возможности. Тут и маменька вступила в разговор, принялась уверять, каким хилым, готовым каждую минуту отдать душу Богу ребенком я родился. Мне ли мечтать о военной карьере?..
Я настоял на своем и пригрозил сбежать в Италию к полководцу Гонсало Фернандесу де Кордова, если меня заставят вернуться в Саламанку. Великий капитан в ту пору воевал Неаполитанское королевство, и я поклялся непременно записаться в наемники.
На жизнь я смотрел жадными глазами и верил, что свою дорогу следует прокладывать с помощью шпаги, тем более, что с годами я выправился, раздобрел, и теперь не хвалясь могу сказать, что мне даже в молодости не было равных в искусстве владения холодным оружием. В ту пору я был не чужд и возвышенных размышлений - по этим вопросам мы много спорили в университете с лиценциатом Сауседой, который, в конце концов, сумел убедить меня, что Господь Бог создал человека как меру всех вещей. При этом он предлагал разбить эту мысль на два тезиса. Первый - "Бог создал человека" полагался бесспорным. Второй же требовал доказательств, добыть которые можно было только, осуществив предначертанное тебе. То есть, добившись успеха в жизни... Не взирая ни на какие обстоятельства, ни на какие установления - одним словом, не считаясь ни с чем! Вот почему, уверял он, жить радостно. Вот зачем создан этот мир! Смысл в том, чтобы утолить жажду ощущений. Чем они обильнее, тем полнее слияние с Господом нашим, который глядя на человека, должен испытать удовлетворение, что созданное им прекрасно. Для достижения этой цели необходимо было овладеть всеми качествами благовоспитанного человека. Прежде всего следует красиво драться на шпагах, изящно ездить на лошади, изысканно танцевать, всегда приятно и вежливо говорить и даже изощренно ораторствовать, владеть музыкальными инструментами, никогда не быть искусственным, но всегда только простым и естественным, до мозга костей светским и в глубине души верующим.
Кое-что из этих новомодных, дошедших из Италии веяний, я принял, однако будучи трезво мыслящим молодым человеком - испанцем, наконец! полагал, что все эти достоинства стоят изрядных денег, которые добыть мне, выходцу пусть даже из древнего и благородного, но обнищавшего рода, на родине не удастся. Слава ждала меня в заморских краях, куда толпами устремились мои соотечественники - от сопливых юнцов до убеленных сединами мужей. Все, кто умел ловко обращаться со шпагой, в чьих карманах свистел ветер, бросились в Новый Свет ловить птицу-удачу. Как я, воспитанный на рассказах о подвигах Сида Кампеадора или Эрнандо Переса де Пульгара, который с пятнадцатью рыцарями проник в набитую осажденными маврами Гранаду и прибил свой щит на воротах мечети, - мог усидеть на месте?
В конце концов отец записал меня в свой полк и по моей настойчивой просьбе дал рекомендательное письмо к командору Овандо, который в те поры собирал экспедицию в Вест-Индию. Я явился в Севилью, в полк, нанес визит сеньору Овандо, однако судьбе было угодно, чтобы к месту своей будущей славы я добрался, получив несколько хороших оплеух, которыми удача так щедро одаривает любителей приключений. Перед самой отправкой в Новый Свет меня угораздило свалиться со стены, которая преграждала мне доступ к даме сердца. Падение кончилось серьезным вывихом ноги, я слег в постель. Флотилия отправилась без меня. Отлежавшись, я едва не умер от тоски никакая страсть или какое-нибудь иное побочное обстоятельство не могло оправдать потерю драгоценного времени. Ведь мне в ту пору шел семнадцатый год!
На приглашение слуги пожаловать к ужину дон Эрнандо, оторвавшись от раздумий, ответил, чтобы ему накрыли здесь, у окна, за верхней гранью которого показалось солнце. День клонился к вечеру, было тихо. Мясистый, разросшийся - выше человеческого роста - маис бесстыдно покачивал королевским убором. Приказать, чтобы его срезали? Глупо. Тем более, что прислуга в последнее время страшно обленилась, придется десять раз повторять одно и то же. Никакого почтения к заслуженной старости. Им, местным, все равно кому служить. Все они проныры и пройдохи... То ли дело годы его молодости. В ту пору слуги носились, как ласточки, никому не надо было дважды повторять. Я уж не говорю о честности и добропорядочности. Ну их!..