Корзина полная персиков в разгар Игры

Бородин Владимир

– Тот, с кудрявой густой седой бородой – господин Муромцев 120 , профессор римского права из Московского университета, очень старинного рода из Мурома. Он пытается создать новую партию из земцев-конституционалистов. Я не так много о них знаю. Тётя рассказывает…

– Так, Вы племянница Ольги Сергеевны?

– Дочь брата её.

– А тот, что всё с Врангелем спорит?

– Это господин Маклаков, он тоже из Москвы, профессор-офтальмолог и адвокат. Говорят, что он франкмасон, а его брат, напротив, убеждённый монархист, – понизила голос девушка.

120

Сергей Андреевич Муромцев (1850-1910) – юрист, публицист и политический

деятель. Один из основателей и лидеров Конституционно-демократической партии. Председатель Первой Государственной Думы.

– Ваш князь Мещерский и самом деле не дурак, но, извините за прямоту – подлец, а к тому же и грешен, – пророкотало черепаховое пенсне.

– Позвольте, да Вы слухами питаетесь, а не фактами, – возразил Муромцев.

– А почему он должен оправдываться, собственно говоря? – взгляд Коки сделался вновь неуправляемо-ёрническим.

– Сам князь годами решительно отвергал подобные наветы, а тогда, Кока, такое считалось куда более предосудительным, – с менторской ноткой вставила Ольга.

– Взгляды этого князя тоже эволюционировали. Когда-то он чуть ли не поддержал нашумевший призыв Аксакова к «самоуничтожению дворянства», но позже пришёл к своему идеалу в самодержавии. Но, когда конституционные настроения охватывали значительную часть образованного послереформенного общества, не только интеллигенция из разночинцев, но и дворянская верхушка расценивала ответственное министерство 121 , как инструмент обеспечения своих политических интересов, как компенсацию за утрату дореформенных привилегий. Так и флюктуировал наш почтенный князь. А когда покойный деспот 122 в корне повернул атмосферу в верхах к старому, Мещерский заявил, что освобождённый русский простолюдин начинает превращаться в заурядную «европейскую сволочь», позаимствовав у хвалёного философа Леонтьева 123 подобное «цивилизованное» определение среднего человека западного буржуазного общества, – сделал самодовольный реверанс слушателям Муромцев.

121

После реформы, то есть – отмены крепостного права, дворянство стало склоняться к ответственному министерству, то есть – парламентскому строю, надеясь этим компенсировать часть утраченной своей значимости. За этим стоит его исконное стремление к «феодальной раздробленности» и большей власти, чем при абсолютизме.

122

Имеется в виду Александр III.

123

Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891) – философ и эстет, геополитик и монах, критиковал западнические и антинациональные ценности. Был в молодости военным лекарем в Крымскую кампанию. Находился на дипломатической службе на Крите. После нравственного кризиса и тяжёлой болезни хочет постричься в монахи, но ему говорят, что он ещё не готов к этому. Он женится, но тесно общается с оптинским старцем. Его философия сочетание эстетизма, натурализма и религиозной метафизики. Примыкал к славянофилам. Перед смертью принял постриг.

– И что все так разночинцев превозносят? Изначально так называть стали отпрысков служащих при Дворе, которые не могли, или не хотели при Дворе оставаться. От этих наиболее ленивых из придворных пошли разочарованные во всём озлобившиеся люди… Позвольте спросить, а почему Вы с такой иронией произносите слово «философ» по отношению к Константину Леонтьеву? – печально спросил отец Виссарион.

– Как бы Вам яснее ответить, – Муромцев почесал густую бороду, – человек, твердящий о «разрушительном ходе современной истории» и о «философской ненависти к формам и духу новейшей европейской жизни» для меня по ту сторону «цивилизованности». Одним словом, потворствующий мракобесию в нашей бедной стране.

– Как у Вас всё просто и ясно, – с грустью продолжает отец Виссарион, разглаживая чесучовую рясу, – Но мир не столь просто устроен.

– Вы должны понимать, батюшка, – со снисхождением,

с высоты своих лет, в тоне, – что прогресс неудержим. Европа технически превосходит нас по-прежнему, но не исключено, что разрыв лишь увеличивается. Так, почему бы не брать с неё пример, если Вы желаете своему народу лучшей, не такой тяжёлой, жизни?

– А Вы бы спросили народ, что он выберет: сохранение веры отцов, или Вашу новую жизнь на басурманский лад?

– Для того мы и должны просвещать народ, чтобы он сделал верный для себя самого выбор. И в этом великая миссия передовой русской интеллигенции! Её изначальное предназначение! – седой старик сверкает глазами убеждённый в своей неоспоримой правоте.

– А что Вы думаете на этот счёт, позвольте спросить? – обратился к соседке-институтке Серёжа.

– В политике я понимаю мало, но внутренним чувством я за батюшку… Только не говорите об этом тёте, пожалуйста! Она считает, что я получила излишне консервативное воспитание. Они борются с отцом моим за «политическое влияние» на меня.

– Я тоже на Вашей стороне. Мы в Первопрестольной консервативнее вас тут.

– А правда, что Вы – поэт? – прозвучал неожиданный вопрос, от которого соседка-институтка сама покраснела.

– Да, это так, хотя… Да какой я поэт, так… – Сергей окончательно смутился.

Неожиданно зазвучал сумрачный голос студента Якова:

– Прогресс необходим и строй менять придётся на конституционный, но нельзя же отнимать у людей веру. Такое может плохо кончится, – когда тихий студент нервничал, нос его начинал жить независимой жизнью и уже не соответствовал выражению эмоций его глаз.

– Какие вы тут убеждённые собрались, как я посмотрю, – рассмеялся Василий Маклаков, распахивая свой изысканный костюм, – Ладно бы один Его Благословение, а то и молодёжь туда же. Эдак мы далеко не пойдём, господа. Прогресс не терпит его отрицания. Или мы – великая держава или мы катимся на дно технической отсталости, и нас постепенно и элементарно завоёвывают. Всё очень просто, но, к сожалению, далеко не все в верхах понимают столь простые истины. Выживает сильнейший, а не добренький с иконой и в лаптях. Пора сменить лапти на калоши, господа! Не говоря о нашей политической отсталости: и по нынешнему времени приговорить в каторгу ничего у нас не стоит.

– Вы говорите «нас завоюют». Да если вы отнимете у нашего народа веру православную и царя-самодержца, кто же за вас воевать станет? Народ не пойдёт жизнь класть за чужеземные политические системы, вот тут-то нас и завоюют, – отец Виссарион махнул рукой, – Да что говорить, Вы смотрите на меня как на неуча и мракобеса, что Вам со мною разговаривать.

– Буколическая идиллия какая-то выходит у Вас…

Тут вмешалась хозяйка и попыталась сменить тему, ибо в салоне, подразумевающем вальяжную беседу об искусстве, возобладала политика и возникла непозволительная атмосфера противостояния: «Да что за наказание с ними со всеми! Скоро и собираться станет невозможным! Все предельно погрузились в политику и сходят с ума!» Самый юный из приглашённых, студент в маленьких оловянных очках, хватил лишнего и уже сидел у окна, погрузив длинный нос в расцветшие анютины глазки. Заметив это, Ольга отвела его соседнюю комнату и уложила на диван.

– Милее всех драгоценных камней Цейлона мне тонкий рисунок на поверхности свежеочищенного, едва созревшего конского каштана. Увы, он сохраняется недолго. Не камень он, но если бы окаменел! О, стал бы он царём камней! – рассуждала, вращая очами Аглая, сидевшая рядом с Маковским.

– О да! Свежий Конский каштан с рисунком разреза самоцвета – великолепно! – поддакивал тот, положив свою ладонь на тонкую ручку очередной раз чрезмерно взволнованной девицы, – Но против непрозрачных полудраг ничего не имею. Нефрит и опал люблю, а Вы как?

– Нефрит прекрасен! Спору нет! Полупрозрачность тонкой пластинки сводит с ума!

Гости начали постепенно расходиться. Первым покинул гостеприимный дом Яков Шкловский. Его примеру последовал вечно занятый деловитый Маклаков.

– Имею честь кланяться, Ольга Сергеевна, – с этими словами Кока припал к нежной ручке хозяйки дольше положенного, оправдывая это, для себя и других, излишком шампанского.

– Ну а мы, с Вашего позволения, ещё посидим за зелёным сукном, – сказали Муромцев с владельцем черепахового пенсне, давно норовившие засесть за карты, – за винишком поблагодушествуем, да не оскудеет сие жилище!