Корзина полная персиков в разгар Игры

Бородин Владимир

Охотин ещё не ведал, что в те дни в дворцовой канцелярии распечатали подозрительно толстое письмо на адрес Государя Императора и обнаружили в нём свежую персиковую косточку. Письмо было не совсем анонимное, отправитель подписался как-то странно – «Джагернаут». Сам царь письмо в руках и не держал и, наверное, не услышал о нём, но до Департамента полиции эти сведения дошли. Такое же письмо получил министр финансов Сергей Витте, после того, как незадолго до осени к нему приходила странная личность с бредовыми коммерческими предложениями. Он преподнёс министру готовую Всеподданейшую программу развития экспансии на Дальнем Востоке, вроде безобразовской, но при этом, требовал от казны совершенно чудовищные суммы. В ту же осень в Санкт-Петербурское сыскное отделение явился некий малоприметный

тип, который обратился в приёмную с каким-то неудобоваримым вопросом, а когда он внезапно исчез, на месте его оказалась маленькая лёгенькая пушечка, которая тут же выпалила со страшным грохотом прямо в глаз полицейскому, только что беседовавшему с посетителем. В вытекшем глазу доставленного в больницу с сотрясением мозга, обнаружили косточку персика, завёрнутую в фольгу.

Сразу после прибытия новой артели, от многих опрашиваемых смердело горько-пахучей хмельной сулей. Сивухой разило на другое утро и от Фирса Филатовича. Казаки меру знали, как впрочем, и большинство рабочих, особенно вновь прибывших, сильно напуганных хунхузами. Им хотелось элементарно выжить и вернуться назад с заработком в кармане. После первого бражного вечера в честь прибытия, работа наладилась, лесовали 108 немало. Через пару дней, встретив на единственной улице посёлка Смоленку, Глеб услышал от него, что все трое казаков собираются назад, поскольку до того, как ляжет глубокий снег ожидается набор ещё одной артели.

108

Валили лес, заготавливали себе дрова, строительные материалы.

– Протас Потапович, мне бы с вами тремя поговорить надо, – сказал ему Охотин.

– Так же, пойдёмте со мной до казаков, знамо хдэ оне сидять.

Олсуфьев был поглощён чисткой винтовок всех троих, а с Кунаковсков тачал голенища сапог.

– Господа казаки, – начал Глеб, – у меня к вам большая просьба выходит. Слышал, что вы собираетесь в Харбин, а мне по службе надо бы скорее в ту самую Соболиную Падь попасть. Не проводите ли туда по дороге?

– Так оно не больно-то по дороге, Глеб Гордеич, – промычал в ус уралец, – вёрст под сто лишку хватить придётся. Успеем ли до морозов, как думаете, Автоном Антипыч?

– Тропу-то там помню, разок водил на ту Падь отряд генерала Ринекампова. От фанзы прокажённых 109 ещё вёрст с деШяток будет.

До Глеба не сразу дошло, что таёжник был проводником отряда Ренненкампфа для захвата Цзяпигоу.

– А Вы знаете, што там одни бандиты и власти никакой нет? – спросил невнятно в бороду уралец, – Это Антипычу, с его мордой, там ничего не Шделают, а Вам-то худо придётся…

– Служба, Ануфрий Онисимович, она не спрашивает. Вас тоже никто не спрашивал, когда подавлять боксёров посылал.

109

Проказа в Корее не считается заразной, что ближе к истине нежели преувеличенный пред ней страх на Ближнем Востоке и в Европе. Прокажённые в Корее жили в отдельных деревнях, но не на отшибе, а среди прочих посёлков.

– Пойдём тогда, Антипыч, человека проводим. Не его «маузер», так может не сидели б и мы здесь, – пробурчал Олсуфьев.

– Вестимо проводим, – отозвался Автоном, – Вы как, Потапыч?

– Я ж как всэ, – обезаруживающая широкая улыбка на мясистой красной физиономии Смоленки.

– Когда выходим, други мои? – улыбнулся Глеб.

– С рассветом и выйдем, – порешил урядник, не прекращая смазку, – Вот имеется мазь ружейная и для «маузеры» сгодится.

Глеб попрощался с Безродным, который долго пытался отговорить его от столь безрассудного шага и даже навязал ему мальчишку-ходю 110 в качестве толмача.

110

Ходями называли в тех краях «застенных китайцев», то есть «настоящих», с юга, а не манзов-маньчжурцев. В отличие от китайцев, корейцев русские называли каули.

– Ходю-то

не порешат там, а Вас – сразу же. Отпетые в той пади собрались. Не старатели они – хунхузы одни!

Мальчик лет двенадцати с косицей в замызганном синем халате сложил на груди руки и поклонился новому господину. Он был поглощён нанизыванием медных монет-кешей с дырочкой на верёвку. Глеб уже знал, что монетка такая не стоит ничего, а груз велик. Связки с ними корейцы носят на поясах.

– Как тебя зовут, мальчик, – спросил Охотин.

– Чжан, капитана, – скороговоркой выпалил мальчик.

– Иван, стало быть, и всё, – вставил Фирс.

– А меня – Глеб Гордеевич, – улыбнулся Охотин и протянул мальчику руку.

– Халасо, Калеп Котеес, халасо, – просиял Чжан.

– Выдал я парнишке монет туземных, пригодится в Пади той, – добавил управляющий, – а ходит мальчишка, что матёрый таёжник – по шестьдесят маньчжурских ли 111 в день может, верно, Ваня? Он даже и в травах уже толк знает. Ведомо ли Вам, Глеб Гордеевич некое луковичное рябчик камчатский? От Охотского моря до Аляки и до Кореи лучок этот от цынги зимой спасает, да и летом подкрепляет. Ванька мне его задаром в запас собирает. Говорит, что надобно его в ночи откапывать, под уханье сов. И чтоб на небе звёзды были. Можете с собой лучку прихватить. Так-то.

111

В одной версте, что составляет примерно километр, два маньчжурских ли.

Казаки взяли с собой ещё знакомого корейца-таёжника, который не раз бывал в тех краях и вместе быстро находили тропу. Запах хвои, нагретой солнцем и горные дали под иссера-синим небом, переходящим в палевый закат, туманили воображение своими красотами.

– Кореец, как и манза, ещё почитает власть от Бога. Хоть и беден каули, да честен. Ни было разу ещё, чтоб меня один обманул, – рассказывал Кунаковсков Глебу по дороге, – Ходя – иное дело. Вы поосторожнее, с мальчуганом. Нынче он всё улыбается, а в Падь придёт и нож Вам в спину. А бабы у корейцев статные, да полуголые так и ходють. Грудь у них наощупь крепкая и ничем не прикрывают её. Но так каждому пощупать не дадуть. В Пади, наверное, увидите сами. Правда, пора холодная. Там они с жёнами, старатели енти. Что мне не нравится в каули – кутят оне хавають. Зарежут живодёры щеночка, да сожрут! Курей да яичек словно им не хватает. Рыбы в реках полно, нет потреба у них в собачатине. В Соболинке у них там, наоборот, проса не хватает. На отшибе она. Мясо да рыбу хавають, да голубицей заедают. Благо полна тайга ягодой. Рыба в воде, а ягода в траве. Да ещё и боятся всех, со времён как Фока-генерал побил их. Атамана уже нет у них сильного.

– Мельчают хунхузы, Автоном Антипыч?

– Там мельчают, Глеб Гордеич, совсем измельчали.

– Но каули, всё равно, хорошие. Добрее манзов они. Был такой случай, годков эдак, с пяток назад, что подслеповатый русский солдат из Стражи, на корейской границе принял корейцев в белом издали за лебедей и подстрелил мальчика. Шуму много было! Наказали малого и офицера при нём. За Амуром корейцам живётся легче, чем в Маньчжурии, а может и в самой Корее. За утайку добытого корейцем в Маньчжурии женьшеня смерть! У корейца прав в Маньчжурии нет. Их права за Амуром защитил наш Государь покойный, да хранит Господь Его. С той поры весь север Кореи стремится под подданство расейское. Местные каули живут заработками в России. Чёрная оспа досаждает каули в этих краях. Иной раз целые деревни вымирают. Семнадцать дней держат каули своих покойников в фанзе, такой обряд у них.

8. Родичев, Муромцев и Маклаков в гостях у Третнёвой

«Пойман в тенетах пустой, бесцельной жизни…»

Л. Толстой

«Как ты велик, человек, в атеизме и в материализме, и в свободе самочинной, ничему не покоряющейся нравственности! Но посреди всего этого странного величия человек этот оказался подавлен грустью. Он утратил Бога, но сохранил потребность религии».

К. Победоносцев

Поправив мантилью движением плеча и устремив несколько томный взгляд на блестевший в полумраке салона монокль Николая Врангеля, госпожа Третнёва продолжила: