Корзина полная персиков в разгар Игры

Бородин Владимир

– Вот что я скажу: пора нынче прекращать со «Слезою Иерусалимскою» 184 , да за коржики и пирожки с лучком, мясом да яйцами браться. Не то и вовсе захмелеем – одним квасом прихлёбывали, вот и стукнуло в башку.

– В такой мороз – во двор выйдем и хмеля – как не бывало…

– До двора ещё и дойти надо, – смачно закусывая толстым пирожком на масле.

– И то оно верно.

– Эй, половой, – хрипло прогудел Парамон, швыряя на стол романовскую четвертуху, – неси что доброго есть!

184

Слеза Иерусалимская – заволжская марка водки.

– Всё

имеем-с, милостивый государь, – вытянулся в струнку чубатый паренёк, – борщевое ботвинье с донским балычком-с рекомендуем-с, растегаи пополамные со стерляжьей ушицею-с, блинцы егоровские, свекольник с коренной рыбой, постные блины со снетками-с, да пшеном сорочинским-с 185 …

– Не болтай, малый, лишнего, да тащи на стол! Всё тащи!

Вскоре за нагромождёнными блюдами не стало видно скатерти и оба купца-партнёра предались чревоугодию, не замечая крепко сбитого молодого человека городского вида, сидящего напротив с осоловелой от возлияний физиономией. Временами казалось, что он более делает вид, чем в самом деле так уж разомлел. Могло показаться даже, что он неотрывно слушает весь разговор за соседским столом.

185

Пшено сорочинское – рис.

– Поели на славу, Парамон Параклитович. Не грех теперь и ещё один мерзавчик 186 додавить, Парамон Параклитович, – начал толстяк, обтирая сальную пятерню углом скатерти.

– Ладно, уговорил. По случаю удачного завоза – не грех, – потирая пальцами крупный серебряный тельник 187 на распахнутой красной груди.

После того, как купцы почти что допили последний мерзавчик, молодой человек с разбитным видом попросил разрешения подсесть к ним.

186

Мерзавчик – одна двухсотая ведра водки. Стоил мерзавчик в 1890-1910-х по 4 копейки за водку, 2 –за посуду.

187

Тельник – крест, носимый на шее.

– От чего бы нет, – ответил Парамон, сливая остаток мутноватой жидкости в стакан юноши, – Было бы о чём нам поведать, чем подивить. Куда путь держишь, да сам откуда будишь?

– Сам – московский, – отвечал незнакомец, – а бреду я куда глаза глядят, куда ноги несут. Хочу Русь-Матушку познать, жизнь повидать. А то сидишь эдак, под крылом родительским, а дальше носа своего не видишь.

– В самую точку, молодой человек, так и надо, так и должно! В твои годы и я таким был. Начинал у корыта разбитого, а теперь вот, имею кой-чего за душой.

– Вот, взять Вас, милостивый государь, человека состоятельного, в обществе почтением пользующегося или напарника Вашего. Вам всё доступно и ни в чём вы не ограничены, милостивые государи, – бражным тоном заговорил юноша.

– Положим, что так, – пророкотал Парамон, а товарищ его издал носом звук, напоминающий самое начало храпа, веки его сомкнулись, а мясистые руки опустились под толстое пузо.

– Стало быть, возьмём Вас, милостивый государь, – повторился парень, замявшись, – так, будь я на Вашем месте, построил бы я Государю Императору нашему в подарок япошкам на беду броненосец! Вот взял бы, да построил! Вот Вам крест истинный, построил, – отчаянно осеняя себя крестным знаменем.

– Как звать-то, милай?

– Петром, Гордея Охотина сын.

– А годков-то сколько?

– Двадцать четыре, от роду, – не устояв добавить себе один год, ответил Петя.

– Вот проживешь с моё, соколик, поймешь слегка, что к чему, будешь говорить по-иному.

– Так, кораблей там не хватает, слыхал я, Ваша милость! У японца побольше будет.

– Государство у нас большое, правительство не лыком шито, само разберёт. Спросит меня лично Государь, так и что ж думаешь? Не отвалит

на благое дело Парамон Игошин средств для защиты Отечества? Ещё как даст и сумму немалую. Ещё попросят и ещё даст. И товарищ мой – Спиридон Севастьяныч и он отвалит и немало. Главное, чтоб на дело пошли деньги, а не разворованы были. Государю одному и можно их доверить.

Бражный разговор ничем так и не завершился, разве что поел Петя на славу за счёт купцов, многодневное недоедание своё во чреве угомонил, а потом себя всё клял, что пьяным дураком навязываться полез. «Не так надо действовать, а трезво и тонко. Не прямым текстом мечты излагать, а втереться в доверие, как говорят те ребята из числа недовольных, да денежки ненароком реквизировать. Экспроприация называется. Да только как? Романовские вокруг ручьями текут, да не в тот карман». Пётр брёл мимо величественного монферрановского Спасского собора 188 , украшавшего бесконечные ярмарочные ряды, подумывая о том, что ему мешало бы справить новые валенки в замен прохудившихся – хоть уже и не крещенский, но стойкий февральский мороз пронимал ступни до костей. Ноги несли уже сами поскорее к первой же незапертой двери. Так, он упёрся в ряды, выстроенные тем же зодчим в китайском стиле, дополненные армянской церковью и мечетью по краям. Рядом светились окна кафе-шантана и доносилась музыка. Там засели подгулявшие купцы самых разных возрастов и гильдий, и вино лилось рекою. Шальные, сделанные разовой удачной сделкой, деньги кидались направо и налево, за несколько дней проматывались состояния по меркам простого человека. Лавирующие между столов шансонетки с сахарными улыбками ловко ловили бросаемые им нет-нет крупные купюры и прятали за лиф. Когда девица, с зазывающим взглядом карих очей, продефилировала мимо Пети, то и он кинул одну из последних зеленух, на что смазливая девица презрительно фыркнула.

188

Автором проектов зданий ярмарки стал архитектор Огюст Монферран, осенью 1816 года приехавший в Россию из Парижа. Он сделал Спасский собор единственной доминантой всей ярмарки.

– Тут трешницами да пятишницами 189 не раскидываются, молодой человек. Не то место, их тут не употребляют-с, во всяком случае, из кармана не показывают-с, – с укоризной заметил пьяненький старичок с редкой остренькой бородкой.

– За зеленуху такая на тя и не глянет, – заржал проходивший рядом молодой сын купеческий прямо в ухо Петру, оглушая. В другом месте, за такую дерзость, малый этот мог бы тут же получить умелый и тяжёлый удар, либо вызов на поединок, но в Нижнем Петя понимал, что лучше пока оставаться в тени. Он уже и вовсе отрезвел после морозца и был начеку.

189

Зеленуха, или трешница – три целковых (рубля), пятишница – пять.

– Господа, – зычным раскатистым голосом привлёк всеобщее внимание дюжего сложения коренастый купец лет сорока, видимо из старообрядцев, по еле уловимому отличию в одежде, – знайте же, что в Нижнем сам купец первой гильдии и широко известный в Белокаменной Савва Тимофеевич Морозов и, что скоро он заявится к нам сюда! Пейте в меру и не показывайте нашего брата с худшей стороны.

– Ух, сам Морозов в Нижнем! Уважил! Но и мы не лыком шиты! – раскатилось по обширному залу, притихла бравурная музыка на сцене.

– Сухой «Монополь» – настоящее бур-гунд-ское! – громким бражным шёпотом на ухо Петру голос того же козлобородого старичка, не хотите ль отведать?

– Савва Тимофеич намеревается развернуться теперь и в Нижнем, – продолжил степенный старообрядец басом, – так поднимем же рюмки, господа, за славного гостя нашего города!

– Эх, православные, вот размах! Так и подобает жить купцу русскому! – гудел, не унимаясь, разговорчивый моложавого вида бородач в жилетке.

Скрипка пропела ложную ноту, и музыка грянула вновь.