Корзина полная персиков в разгар Игры

Бородин Владимир

Первым в родительский дом прибыл Сергей, поделившийся впечатлениями о столице и успевший продекламировать любимой сестрёнке введение в свою задуманную поэму «Божий храм»:

«Возле белой стены копошатся людишки,

Но она выше их, хотя создана ими.

На обочине дороги каменный столб стоит,

Вдохновляет пиитов, но только плохих».

Сам поэт ожидал, почему-то, что рифма польётся и дальше, но она застопорилась, и он сумел выдать ещё лишь очень натянутую импровизацию, которую назвал пародией на декадентов:

«Цветок фасоли – хороший цветок,

Иногда

его добавляют в кумыс,

Цветком зебры его зовут.

Звон погребальный выпростал мне душу,

Схизму души повлек он за собой.

Звон погребальный мне проник в сознанье,

Не покидает уж теперь его.

Не трубадур я, не трувер,

И уж никак не миннезингер,

Я – правоверный мусульманин

И я слагаю рубаи».

В этот момент к ним, в комнату Евпраксии, вошёл Глеб, который натянуто посмеялся над пародией и рассказал о назревании войны на Дальнем Востоке. В дверях появился Антоша, нашёптывающий себе под нос строки из Лермонтова:

«Прозрачный сумрак, луч лампады,

Кивот и крест – символ святой.

Всё полно мира и отрады…»

– Что, братец, давненько не виделись с тобою, – заговорил первым Глеб и обнял отрока. Его примеру последовал и Сергей.

Появилась разгорячённая пышная как свежая булка Варвара:

– Все тут вокруг нашей белоручки столпились, – в адрес сестры, – нет, чтобы нам с матерью да Карповной на кухне помочь! – но, затем, улыбнувшись, – Да я так, не со зла. Уж почти всё готово…

– Будем вместе накрывать стол, – нашлась Евпраксия, зардевшись румянцем, от слов вечно критикующей её старшей сестры.

– Дорогая Варя, – прокашлялся Серёжа, – «Евпраксия» переводится как «благоденствие», что служило эпитетом самой Артемиды, насколько мне известно, но отнюдь не как «белоручка»…

– Собрались наши умники-эрудиты и понеслось, – рассмеялась Варя, – Лучше бы делом занялись – стулья расставили, например.

– В этот радостный праздник негоже ссориться, дамы и господа, – вошёл улыбающийся Аркадий, который уже с начала рождественских каникул пребывал в отчем доме.

Дмитрий и Пётр поспели вместе, внося в дом запах мороза со снегом и многочисленные причиндалы фотографического аппарата Дмитрия, который основательно занялся изучением искусства фотографии, необходимого ему в ожидаемых экспедициях.

– А вот и наш Пржевальский со своим «мольбертом»! – рассмеялся Аркаша, – Но я лишь надеюсь, что и меня прихватишь в одно из своих дальних странствий. Нет, я не шучу!

Бесшумно возник в дверях Алёша с нездоровым румянцем на щеках и запавшими глазами:

– Всем присутствующим моё почтение!

Гости стали обнимать братьев и сестёр, обитающих ещё в стенах отчего дома. Возможно именно потому, что ему не хотелось неискренних лобзаний, Борис старался приходить, когда все уже рассядутся за столом и целовал лишь родителей, что называется, по уставу. В самом деле, по отношению к нему подобные действия братьев и сестёр оказывались в последнее время неискренними, в то время, как между прочими – сердечными, как и прежде.

Капитолина

Климентьевна начала всех рассаживать, а Митя норовил установить фотографический аппарат, чтобы запечатлеть всё собрание и рождественскую ёлку, сиявшую отблесками свечей. Отец семейства благодушествовал и расцеловывал каждого. С Борей бы так не вышло… Кутья уже стояла под иконами.

– Давайте вспомним Господа нашего перед праздничной трапезой и начнём. Боря всё равно опоздает, занят по службе очень, – сказал Гордей Евграфович.

– И Гликерию Карповну сперва пригласим за общий стол и Прохора Парфёновича, – добавила мать семейства, – вместе живём, вместе и столоваться.

Вскоре в дом вошёл Борис, резко и быстро поцеловал родителей, поприветствовал прочих, сухо поздравил с праздником.

– Уж и не спрашиваю, что с Настасьей, – бросил отец, подняв мохнатую левую бровь.

– Да так, тётушка в Питере захворала, пришлось ей уехать не так давно, – глядя в сторону.

Взгляд Сергея искал глаза старшего брата, но не нашёл, так как Боря уткнулся в свою тарелку с куском гусятины. «Шило в мешке не утаишь: тётка вовсе не больна. Что-то меж вами случилось».

– А что ж, Борюшка, Аркаше не передали. Он бы тоже родственницу навестил, помог как, – мать неуверенным тоном.

– Да, со службой закрутился, не оповестил никого…

– Закручиваешься ты, по большей части, с крамолой своей, – проворчал отец.

– Довольно, отец! Не хочу в очередной раз об этом слушать. Ничего нового не услышу, – огрызнулся Борис.

– Таких как ты, Борька, из школы надо было да с волчьим билетом 158 , а не образование высокое давать, казённые деньги на таких растрачивать!

158

Волчий билет означает лишение права поступления в другие школы.

– Оставь, Гордей Евграфович, будет,– примирительно заговорила Капитолина Климентьевна.

– Един Господь про всех нас. Уследить ли за вами за всеми? Да смотри, Бориска, как бы не наказал.

– Так, Ему подобает всё видеть, отец, в том числе кто за добро борется, – последовал ответне без иронии.

– Да нужен такой, как ты Ему больно. Заслужить внимание Господа молитвами надобно.

– Бросьте вы, в самом деле, – взмолилась мать, – Ещё за столом праздничным будут оне здесь кощунствовать! До греха не далеко!

– До него всем всегда очень близко, – усмехнулся Пётр.

– Вот, говорит человек со знанием дела, – хихикнула Варвара.

– А ты, не самый ли ярый здесь среди нас грешник? Когда ты, наконец, учёбу свою завершишь, бездельник? – не унимался отец семейства.

– В самом деле, Петруша, пора бы и за ум взяться, доучиться и на службу пора бы уж, – постаралась смягчить мать.

– Не проси у каменного попа железной просфоры, – буркнул отец.

– Ну а ты как, Глеб, к китайцам съездил?– попробовал перевести разговор Борис.