Кошачье шоу
Шрифт:
— Ошибочно обвинен! — кричал отец Эрнандес своим лучшим проповедническим голосом. — Среди нас — Иуда.
Как он шипит, когда вменяет в вину! Ошшшибоччччно осссужден. Ссссреди насссс.
— Скандал! — выл пьяный голос. Сссскакдал, — услышала Темпл.
— Свой человек! Сссвой чщщщеловек.
Могли отец Эрнандес быть тем шипящим незнакомцем? Определенно, его густой испанский тон, размытый выпитым и безумием, напоминал шелест в трубке, который старушка могла спутать с шипением.
— Змеи! — напыщенно декламировал он.
Змеи. В телефонной трубке. В приходе. В реве священника.
Неожиданно
Священник, который убил? Как же? Когда он тонул в текиле и собственной паранойе?
Темпл не могла вынести этого. Подслушивание не было ее козырем — ни червовым, ни крести, даже когда дело дошло до пикового туза в рукаве. Она должна была противостоять своим подозрениям, которые появились, разумеется, из-за исчезновения Макса, что так смутило ее. Рука Темпл потянулась к темной железной ручке, а затем повернула ее.
В тот момент, когда она вошла в темное помещение, оживленный диалог вдруг стал ясным. Она чувствовала себя так, словно ворвалась в середину постановки, где актеры представляли шедевр театрального искусства, от которого у нее должно было захватить дыхание. Действительно, сцена была поразительной.
Отец Эрнандес смотрел на Мэтта, мрачный и погруженный в раздумья, как трагический герой в своем колорите, в своей старомодной черной рясе, в своей вымученной священнической страсти.
— Некоторые священники уходят, — сказал он. Горечь и сожаления сквозили в его обвиняющем тоне. — Но я не могу.
«Ссссвящщщщенники…» Это шипит змея в Эдеме.
Мэтт, точно только что причастившийся невинный семилетний ангелочек в белом костюме, поднял голову и произнес:
— Иногда, оставаясь, некоторые священники учиняют больше разрушений, чем если бы они ушли.
Эта мысль заставила отца Эрнандеса отпрянуть и упасть в одно из оббитых кресел, созданных для комфорта овец из его стада. Пастор спрятал свое лицо в ладонях.
В наступившей тишине сестра Серафина заламывала старые свои руки и глядела то на одного мужчину, то на другого.
— Нам следует дать друг другу кредит доверия, — обратилась она к ним с призывом. — Нам следует поддерживать друг друга, и идти каждому своей дорогой.
Отец Эрнандес убрал от лица руки и с покрасневшими от боли, совершенно пустыми глазами повернулся к миротворцу.
— Наши дороги такие разные. Не беспокойтесь, сестра. Я соберу все силы для полицейского лейтенанта, — он улыбнулся и потряс головой, словно хотел освежить ее. — Она всего лишь прихожанка, в конце концов. Я слышал покаяние, — это признание заставило Темпл часто заморгать от удивления. Она хотела бы услышать — или лучше даже подслушать — покаяние Молины. — Я всегда умел успокоить своих прихожан, — затем священник добавил не без тени надменности: — За исключением мисс Таил ер.
— Роль священника не в том, чтобы успокаивать, —
— Влезь в мою шкуру, рыбак! — черные кораллы его глаз загорелись. — Кто не успокаивает, так это Сатана. И он среди нас, будьте в этом уверены.
Влезссссь в шшшшшкуру. Уссссспокаивает. Ссссатана ссссреди насссс.
Темпл слышала шипение, но рядом никого не было, никого, кроме приходского священника с разрушенной моралью. Приходсссской ссссвящщщщенник. И сссессстра Сссерафффина. И Мэт Девайн, который, сссскорее вссссе-го не был часссстью их празднования горессссти и сссомнения.
— Ты выглядеть усталой, дорогая моя, — сссказала ссссессстра Ссссерафина Темпл.
Она действительно устала, никто не отрицает. Она даже начала заглядывать в сссследующщщщую ссссцену пьесссы-допроссса Молины. Мой мозссг, думала Темпл, заполняют подозрения, которые шипят сквозь каждое даже самое бессознательное слово. Пардон, она снова каялась, потому что почитала религиозное окружение, в котором находилась. Валаамова осссслица.
Через десять минут их нашла лейтенант Молина. Нашла, разумеется, без проблем, даже в доме священника. Она скептически оглядела собравшуюся четверку, а потом обратилась к отцу Эрнандесу:
— Мне нужно задать вам несколько вопросов. Наедине.
Остальные трое вышли, даже не пытаясь скрыть свое неудовольствие: никаких «приятного дня» или «до свидания». Потому что день уж точно не был приятным, и они совершенно точно еще увидят друг друга.
— Мне надо поговорить с Пегги, — пробормотала сестра Серафина больше самой себе, чем Темпл и Мэтту. Они были на пути в монастырь.
— Мне тоже, — сказала Темпл. А потом добавила, чтобы подбодрить Мэтта: — Нам тоже.
В конце концов, он в большей степени был вовлечен в смерть мисс Тайлер, чем она. Темпл только покормила ее кошек — всего один раз. Мэтт же совершил последнее таинство.
— Зачем? — спросил он с далеким, озадаченным взглядом.
— Она — единственная, кто расскажет нам, что действительно случилось с мисс Тайлер. Молина не скажет.
— А Пегги откуда знать? — спросила сестра Серафина, приподняв бровь.
— Она знает ровно столько, сколько Молина считает приемлемым для рассказа единственному родственнику жертвы. Я надеюсь, что придет время, и все будут умирать моментально, без мучений. Может, появится какой-нибудь метод с обсуждением мотива.
Во время этих слов сестра Серафина и Мэтт обменялись горящими взглядами. Последнее время это происходило часто, как заметила Темпл. Ей было интересно, не те же ли самые подозрения, которые теперь танцевали польку в ее разгоряченном воображении, исполняли медленную вынужденную сарабанду в их сознаниях: отец Эрнандес потерял бы очень много, если бы Бландина Тайлер осталась жива и успела изменить свою последнюю волю — вычеркнуть церковь Девы Марии Гваделупской из завещания. Это опасение и могло привести его к бутылке. Могло ли оно также побудить его на неразумные действия — мучить монастырь и соседние с ним дома: грубые звонки, полуночные бурчания и шипение, жестокое нападение на Петра? Могло ли его беспокойство заставить убить старушку-прихожанку до того, как она выполнит свою угрозу?