Кошечка в сапожках (сборник)
Шрифт:
И Франц Брэчтмэнн в самом деле принял компанию. В тысяча девятьсот тридцать четвертом году, когда ему было двадцать восемь лет, несмотря на браваду его отца, компания едва выжила в условиях акта Уолстеда. [20] Начиная с того времени и до тысяча девятьсот восемьдесят первого года, когда в возрасте семидесяти пяти лет Франц передал пост управляющего компанией своей в то время двадцатидевятилетней дочери, он построил шесть новых пивоварен и привел компанию к ведущему положению среди крупнейших пивопроизводителей мира. В статье сообщалось, что это было не простой задачей. В тысяча девятьсот сорок первом году, когда США вступили
20
Уолстед Эндрю (1860–1947) — американский конгрессмен, инициатор фактического принятия «сухого закона», действовавшего в США в 1920–1933 гг.
— Вот она, — сказал Уоррен.
— Кто это — она? — спросила Тутс.
— Грязь.
Но это было все, что они там нашли. Этот абзац заканчивался мыслью о том, что все было благополучно улажено, дело до суда не дошло и компания поднялась на еще более значительные высоты в иерархии пивопроизводителей. Материал завершался сообщением о том, что жена покойного, Софи, и его дочь Элиза пережили его и что траурные церемонии в Калузе будут проведены частным образом.
— Ах ты, черт подери, — сказал Уоррен. — И где же мы будем искать теперь?
— А что искать-то? — спросила Тутс.
— Эти внутренние проблемы и обвинения и контробвинения, которые были улажены без суда.
— Дай подумать, — сказала Тутс.
Уоррен внимательно смотрел, как она думает.
— А как насчет «Официальной хроники»? — спросила она.
Мэтью посмотрел на часы, стоявшие на тумбочке у кровати. Без десяти минут полночь. И звонил телефон. Джоанна! Должно быть, что-то с его дочерью, там, в Вермонте.
— Алло? Мэтью? — Голос какой-то женщины.
— Да-да?
— Это Ирен.
— Извините, кто?..
— Вспомните мотель, — сказала она. — Ирен Маккоули.
— О, привет! Извините, что у меня голос такой…
— Нет-нет, все нормально. Вы, вероятно, спали.
— Вообще-то спал.
— И я тоже. Но потом я проснулась и подумала, а нет ли вашего номера в телефонном справочнике. И он там был.
— Да.
— Вот я и звоню.
— Ну, привет.
— Привет. Извините, что я вас разбудила.
— Нет, ничего, все нормально.
— Как живете?
— Отлично. Просто замечательно. А вы?
— Хорошо.
— Я надеялась, что позвоните, — сказала она.
— Да я собирался. Но тут столько накопилось дел, что я…
— Не нужно со мной всех этих церемоний.
— Ладно, понял.
Снова молчание. А потом она спросила:
— Может, мне приехать?
— Что-что? — спросил Мэтью.
— Вы хотите, чтобы я приехала? Я бы пригласила вас сюда, но это место — такая дыра. Ну, вы же сами видели.
— Да.
— В каком смысле «да»? Что вы это видели? Что это дыра? Или приезжайте?
— Во всех трех смыслах.
— Отлично, — сказала Ирен. — Куда мне ехать?
Ночью, около полуночи, лежа рядом с Леоной, Фрэнк раздумывал, что она делала в его кабинете. Там не было ничего, что могло бы пригодиться женщине, которая крутит любовь на стороне. Ни ежедневника с перечислением вечеринок, где она могла бы выяснить, когда и где он будет, ни валяющихся без дела наличных денег, которые она могла бы взять, чтобы купить себе щегольское белье с кружевами, вроде того, которое он нашел в ящике туалетного столика. Ничего, чем она могла бы воспользоваться. Так зачем же она ходила туда?
Он догадался, что она была там сегодня. Кабинет был его коконом, и он знал каждый его сантиметр. Приходя с работы, когда Леоны не было дома, он делал себе коктейль «Серебряная пуля» и усаживался там в большое, обитое кожей кресло. Он потягивал коктейль, прислушивался к шепоту пальмовых ветвей за высокими окнами, а со всех сторон его окружали любимые книги. По четвергам приходила уборщица. Но сегодня был не ее день. Однако кто-то заходил сюда, пока он был в конторе, а поскольку в доме жили всего двое, а он не был там, значит, это была его дорогая женушка. Он не знал, что сегодня она приходила сюда дважды. Первый раз, чтобы просмотреть флоридские юридические акты, а второй — чтобы припрятать кольт «кобра» двадцать второго калибра, который она купила в «Оружейной лавке Бобби».
От долгого сидения в доме Пэрриша у него уже начинало буквально зудеть в заднице. В этой комнате не было ни удобного кресла, ни стула, чтобы сидеть и в то же время смотреть в окна. Кресло, стоящее внизу, было большое и удобное для отдыха, но настолько мягкое и глубокое, что, сидя в нем, нечего было и думать увидеть что-то происходящее за окнами. К тому же оно было слишком тяжелым, чтобы тащить его сюда, на второй этаж.
Полицейский Чарльз Маклин был готов сказать Уоррену Чамберсу, что он бросает работу. Сейчас было за полночь, дождь барабанил по крыше, хлестал по окнам, косыми потоками метался по асфальту площадки перед входом в дом. От дождя ночь становилась невыносимо темной и долгой.
Чарли знал, что в такую погоду «плохие ребята» и носа не высунут. Он знал это по долгому опыту полицейской работы. Никто не любит трудиться под дождем — ни мелкий воришка, ни серьезный преступник. Кому же, черт подери, захочется мокнуть, будь он воришка или нет? Вы выходите из дома с телевизором, который только что украли, и промокаете насквозь, прежде чем успеваете забраться в автомобиль. Или выходите из винной лавки, которую только что ограбили, и можете в любой момент поскользнуться на мокрой мостовой и сломать себе ногу, так и не успев добраться до машины. Вы нападаете на девушку в парке, вы собираетесь изнасиловать ее, но всякая охота отпадает, когда твои члены мокры, хоть выжми, а дорожки покрыты разливанными лужами.
И какого же черта ему сидеть здесь в эту промозглую ночь? Никому и в голову не придет соваться в дом, что бы ни было припрятано где-то там, внутри.
Чарли не знал, что некто уже находился в доме.
— Я была по-настоящему огорчена, что ты не позвонил, — сказала Ирен.
Она свернулась в одном из кресел в гостиной Мэтью, подобрав под себя ноги. Короткая черная юбка, красная блузка с большим вырезом. Черные сандалии на высоких каблуках, вокруг лодыжек узенькие ремешки. Красные модные сережки, инкрустированные настоящим серебром. Блестящие коричневые волосы, завитки, беспорядочно бегущие по лбу. И голубые глаза, внимательно глядящие на него.