Кошки ходят поперек

Веркин Эдуард Николаевич

– Тебе чего-нибудь жаль? – Лара смотрела вверх.

Она будто не хотела лезть, не могла никак решиться будто. А я как уж не хотел. Совсем недавно я уже лазил по высотным конструкциям, и эта лазня для меня ничем хорошим не закончилась. «Гатлингами» в морду, я уже доносил.

– Какое-то чувство у меня сегодня... – сказала Лара. – С утра из дома выходить даже не хотелось...

– Да у меня такое каждый день, – успокоил я. – Каждый день никуда не хочется выходить, это нормально, двадцать первый век, все так живут.

– Нет, это не то. Знаешь, это так... Ну, предчувствие

неприятностей, что ли...

– Это темная материя, – сказал я.

– Что?

– Темная материя. Вся Вселенная, ну, большая ее часть, состоит из темной материи. Раньше думали, что космос – это пустота, а теперь знают, что эта пустота заполнена материей. Она трудно определяется нашими средствами обнаружения, но она есть. И когда темная материя начинает шевелиться, птичьи стаи разбиваются о скалы, мобильная связь накрывается. А людям страшно, и предчувствия мучают. Немотивированные страхи. Все из-за темной материи.

– Хорошо бы так... – вздохнула Лара.

– Все так и есть, поверь мне, я в астрономии понимаю немного.

И я тоже посмотрел вверх, как она. И почему-то очень остро почувствовал пространство, там, над головой, весенние звезды почувствовал, вращение луча нашей Галактики.

– Так тебе что-нибудь жаль?

Не знаю, почему я это вспомнил. Пришло в голову просто. Хотел какую-то гнусь сказать, а сказал вот что:

– Мне жаль белого крокодила.

– Чего? – улыбнулась Лара.

– Белого крокодила. Это длинная история такая...

– Это вроде как иносказательно? Белый крокодил? Типа белой вороны или там черной кошки?

– Ага. Иван Кокосов и серый волк... Вообще-то нет, крокодил вполне настоящий был. Белый на самом деле.

– Расскажи, – попросила Лара. – Я хочу послушать.

– Нам, наверное, пора. – Я указал пальцем куда-то в сторону Веги. – Раньше влезешь, раньше слезешь...

– Расскажи про крокодила, потом полезем. Успеем.

– Ну, хорошо. Когда-то у меня был белый крокодил. Не то чтобы совсем белый. Он раньше был зеленый, а потом выцвел. Этот крокодил принадлежал одному мальчику... А может быть, девочке...

И я стал рассказывать историю про белого крокодила. Лара слушала очень внимательно и ни разу не перебила.

Я рассказал все, до самого конца, я первый раз рассказывал кому-то эту историю. Да и вообще, я рассказывал что-то кому-то в первый раз. Не обо всякой ерунде тупой говорил, а просто по-человечески рассказывал, без выкаблучки.

И кто-то меня слушал.

– ...А потом этот крокодил исчез. Я отдал его. Там собирали помощь каким-то детям, и старый... он сказал, что крокодила надо отдать. Я отдал. Как бы не жалею, но хотелось бы... не знаю... Жалею.

Лара промолчала. Я думал, она что-то скажет, но она не сказала. Она подошла к крану и стала взбираться по узкой железной лесенке. Я какое-то время еще поторчал, потом полез за ней.

Лара меня обогнала изрядно. Это оттого, что я лез осторожно и фиксированно, крепко хватался за перекладины, наверняка ставил ногу, а Лара лезла совсем по-другому. Легко, быстро, смело.

Мы поднялись метров на восемь, почти до крыши кинотеатра. Здесь было уже по-настоящему холодно и было видно Гобзикова, он стоял в подъезде на третьем этаже и смотрел на нас, устроив над глазами домик из рук. Лара оторвалась от меня уже совсем, я остался один на высоте, перекладины лестницы были холодные, я натянул перчатки и ускорился.

Взобрался.

На площадке рядом с будкой крановщика стояли пивные бутылки, мусор какой-то, Лары не было. Я поглядел в сторону. Она шагала по стреле. В полный рост, прогулочным шагом. Мне стало как-то неприятно и муторно. Я понял, что мне тоже придется туда лезть. Другого выхода-то нет.

И я полез. Пошел по стреле, стараясь не поскользнуться, стараясь не смотреть на огни кинотеатра, на землю внизу, стараясь смотреть только на железные конструкции под ногами. Я преуспел в этом деле, смог сделать целых девять шагов. После девяти шагов внутренний скот победил внутреннего бэтмена, я плюнул и опустился на четвереньки.

И пополз. Чепрятков был прав.

Черви.

Мы черви.

Стыдно мне было, да, но ничего поделать я не мог. Полз, корябал сталь пупком.

Кран ощутимо раскачивался. В одну сторону, в другую, от этого кружилась голова, хотелось лечь на стрелу и лежать, пока не снимут. Но это было позорно до крайности, еще даже позорнее, чем ползти. Он стрелы тянуло железом, а откуда-то из-за города зеленью, весна набирала обороты, фонарь звякал. Лара дошла до конца стрелы, уселась на самом краешке. Она совершенно не боялась высоты, я подумал, что такое приобретается только тренировкой. Чтобы не бояться высоты, надо частенько с высотой иметь дело. А может, она просто из рода промышленных альпинистов.

Лара болтала ногами в пустоте. Я подполз.

– Голова не кружится? – спросила она.

– Не... Не кружится...

Кружилась на самом деле, еще как кружилась, но я старался держаться.

– Отлично. – Лара достала из рюкзака альпинистскую веревку. – Туда я сама спущусь. Потом буду подниматься. Если не смогу подняться сама, ты меня вытащишь. Сможешь?

– Смогу...

Лара накинула на плечи рюкзак, натянула кожаные перчатки, закрепила веревку хитрым узлом и просто соскользнула вниз. Я охнул.

Лара повисла на стреле, затем спокойно уцепилась за веревку и съехала по ней. Даже очков не сняв.

Зависла в метре над картонной крышей, вышибла ее пяткой и погрузилась в темноту. Через минуту веревка ослабла.

Я лег на железо.

Веревка раскачивалась на ветру, карабин позвякивал о стрелу, я ждал. Иногда глядел в сторону соседнего дома, но Гобзикова не было видно, целиком, во всяком случае. Видел его по пояс и кеды, болтающиеся на шее. Почему-то я очень здорово видел гобзиковские кеды, они были старые, с резиновыми волейбольными мячами. У меня тоже были кеды, но только новые и дорогие. Раньше стоили рубль сорок, а сейчас в магазинах продаются чуть ли не за три тысячи. Мне вдруг захотелось взять да и подарить Ларе и Гобзикову хорошие дорогие кеды, тупая мысль и не к месту, но захотелось. А потом я взял и перевернулся на спину, так что теперь пространство было со всех сторон. Правда, долго не выдержал – не видеть землю оказалось довольно страшно, и я перевернулся обратно.