Кошки ходят поперек

Веркин Эдуард Николаевич

Я вдруг вспомнил весну год назад. Тогда я был зверски влюблен в Мамайкину, а она таскалась с каким-то типом, у него отец работал в таможне, а сам этот тип был вообще ненормальным, фанател от какого-то Вячеслава Малежика. Мамайкина мне тогда очень нравилась. Год назад мне нравилась Мамайкина, она и сейчас мне, в общем-то, нравится... И еще я сижу на стреле строительного крана в двадцати метрах над землей, такое тоже в жизни случается.

Лары не было. Время шло, а ее все не было. Ни слышно, ни видно. И телефон не звонил. Я лежал на стреле, смотрел в черную

дыру и ждал. Из кинотеатра истерическими рывками поднимался хэви-метал, я даже подумывал: не от этой ли нежной и умиротворяющей музыки качается кран?

Я ждал.

Лары не было.

Иногда в дыру в потолке попадал фонарный свет, но так быстро, что я ничего не замечал, кроме каких-то синих бочек.

Потом я перевернулся и свесился со стрелы. Чего она там возится? Минут двадцать уже, не меньше. Сумасшедшая...

Наверняка все это специально, чтобы я тут синевой покрылся. Все они такие. Любят, чтобы за них переживали, жить без переживаний не могут. Почему я должен торчать на раскачивающейся железной штуке и при этом думать о том, что с ней случилось?!

А что, если она так и не появится? Что мне, на этом дурацком кране до утра самого торчать? Тут околеешь... А если на нее там напали? Связали и приближаются! Или еще что... Или сознание она там потеряла, она ведь сегодня уже сознание теряла. Стукнулась головой, упала и лежит в отрубях. Она лежит, а я тут сижу. Надо что-то делать...

Я снова подергал веревку, постарался ее так подергать, чтобы было заметно, что я волнуюсь. Выразительно попытался подергать веревкой, с завихрениями. Завихрялся, дергал, дрыгал, да только все бесполезно, Лара никак себя не проявила. Я покопался в карманах, ничего подходящего не было. Тогда я снял носок с правой ноги, свернул его в комок и отпустил вниз. Носок попал в дыру в потолке, но реакции никакой опять не последовало, носок у меня был недостаточно звонкий.

Все. Делать больше было нечего. Оставалось либо спускаться по лестнице, либо лезть по веревке. За Ларой.

Есть такие ситуации, когда выбора почти нет. Вернее, он есть, но такой, что лучше бы его не было. Вот сейчас. Я мог проползти обратно, до крана, слезть вниз и уйти. И все. Все. После этого вряд ли можно рассчитывать на какую-то жизнь. И даже Гобзиков, скорее всего, даже сам Гобзиков от меня бы отвернулся. И остался бы я один.

Выбор есть.

Я натянул перчатки плотнее, с ужасом перевесился в пустоту и повис на веревке. И тут же понял, что обратно на кран мне взобраться уже не удастся, остается только сползать. Где-то на середине веревки руки не выдержали, и я съехал. Пролетел метров десять, провалился в дыру, больно хлопнулся об пол. Тут же вскочил на ноги.

– Тише! – услышал я Лару.

Но было поздно тишкать, меня уже схватили.

Глава 25 Темная материя

Громадное, косматое, костистое, сцапало, я рванулся прочь, косматое за мной, сбило с ног, навалилось, приложило меня об пол. Звякнула витрина. Тонко и тихо. И сразу громко. Что-то падало вокруг, громыхало, сыпалось стекло, валились какие-то звонкие железки, грохот стоял просто выдающийся.

Роняйка. Опять роняйка! Лара говорила, что она приносит удачу, но пока никакой удачи я не замечал. Хотя, может, она и была, удача, может быть, все, что происходило со мной, и было удачей, тут не разберешься...

– Замри! – велела Лара. – Не шевелись!

Я замер. И не шевелился.

Волосатый лежал рядом, обняв меня тяжелой косматой лапой.

Неандерталец, догадался я. Вернее, его чучело. Умер пятьдесят тысяч лет назад, и его переделали в чучело. А скорее всего просто набили соломой и водорослями какую-то дохлую обезьяну из сухумского зоопарка. Сейчас придет охрана и застанет меня на полу в объятиях этой макаки. Старый будет смеяться. Старый скажет...

Сначала в психушке побывал, потом попытался украсть обезьяну.

Позор.

Никто не шел. Никакой охраны. То ли всем плевать было вообще на все, то ли музыка внизу все заглушала. Музыка. Видимо, сегодня в кинотеатре заседание рок-клуба. Мэр обожает рок-н-ролл, сам шпарит на гитаре в группяке и даже песни сочиняет, только лажевые, к сожалению.

Рокеры раскочегарились по полной, в спину мне бил тяжкий металл, с потолочных балок срывалась пыль, плавно кружившаяся в свете фонаря. Ветер, видимо, стих, и теперь фонарь раскачивался не так сильно, свету было больше.

– Живешь? – спросила Лара откуда-то из-за спины и сверху.

– Да, – ответил я. – Живу.

– Почему спустился?

– Испугался. И спустился. Почему ты так долго? Я там не знал, что...

– Не могла найти. Тут темно было, и глаза долго привыкали.

– Нашла?

– Да.

– А на меня неандерталец свалился, я тут лежу.

– Я слышала.

– Как выбираться будем?

– Не знаю пока. Мне надо подумать. Давай посидим и подумаем. Ты не против?

– Нет.

От неандертальца здорово несло овчиной, а внутри у него кто-то шебуршал, энцефалитные клещи, наверное. Я оглядывался. Ничего интересного вокруг не было. Ящики, коробки, ящики, коробки, бочки пластиковые и железные, деревянная дверь, ведущая, видимо, вниз, трубчатые строительные леса с досками. На досках сидела Лара.

Я осторожно выполз из-под вредоносного чучела. Подошел к веревке, подергал. Я не влезу, я это точно знал. Тогда, когда мы подлили кислоты в «Хаммер» Автола, все обошлось. Во второй раз не обойдется. Погорю. Но мне было как-то плевать.

– Хочешь потрогать камень?

– Камень?

– Угу.

– Хочу.

Лара спрыгнула с лесов, подошла ко мне. А я так все и лежал, рядом с чучелом. Почему-то я даже не сел. Просто вытянул руку. Лара вложила в нее что-то гладкое и одновременно ребристое.

Камень был совсем небольшой, размером с ладонь. С виду обычный окатыш, но, как я уже говорил, со странными, выпирающими в стороны ребрами. Чуть синеватый или зеленый. Тяжелый. Овальный, но не яйцеобразный, яйцом назвать трудно.