Кошмар на улице Зелёных драконов
Шрифт:
Мне за мать страшно было, да и мудрость была в словах господина, забота о чести моей в его словах была. Так что, зубы сжав, я одевалась в простую юношескую одежду, волосы собрав в простой пучок на затылке, да тряпки старой обрывком перевязав, да плащ плотный, тяжелый накинув, шляпой соломенной с полями длинными лицо прикрыв, так только и выходила на улицу.
Шумно выдохнув, господин наш изрек, прямо вдруг посмотрев на нас:
— Я решил, что надобно одну из вас продать в бордель.
Я судорожно сжала рукав.
— Выбирайте сами, кого, — резко сказал,
Внезапно сгорбился, разрыдался.
— Я сам не могу выбрать!
Если бы земля внезапно разверзлась подо мной, я б не была так напугана. To есть, я знала, что так бывает, что мужья ради того, чтоб прокормить иль вылечить родителей, в бордель продают жен или дочерей, что девушек издавна продают на улицу Красных фонарей из—за родительских долгов, но… но вроде у нас к тому не шло? И так вдруг!
— Я, правда, не могу выбрать! — горестно выкрикнул отец. — Но и смотреть, как вы чахнете, сорными травами питаясь, выдирая стебли последние у стен и печей, я больше не могу! А наши почтенные старики могут в любой день умереть, хоть сразу все!
— Пусть уж тогда я, — мать голову покорно опустила, руки сложила перед собою на коленях.
— Тебя мне сложнее всего будет отпустить! — всхлипнул отец.
Она, глаза подняв на него, сжала вдруг его ладони в своих.
— Двадцать три года я провела с вами как в раю, мой господин! Пора б и чем—то за доброту вашу и нежность вам отплатить! — всхлипнула. — И дочку… мою нежную, хрупкую Ли Кин я отдать в руки грубых пьянчуг не хочу! Пусть уж за вдовца, да хоть за слугу нищего, но чтобы он одну ее ласкал! А уж нрав у нее такой… — всхлипнула,
— Скромная, тихая, милая… он б ее непременно однажды полюбил!
Когда я увидела такую пылкую любовь ее к отцу и верную такую заботу жертвенную обо мне, то мне стало намного больше горше и совестно. О, почему я родилась такой? Лицо красивое, да грудь достойная — единственное приданное бедной девушки. У меня же не было даже того. Даже груди!
— Да, я понимаю, ты любишь ее, наше сокровище, — отец грустно развернулся ко мне. — Но и ты подумай, Ли Кин, вот что ты видишь здесь? Разве ты что—то видишь здесь, таская корзины тяжелые с изделиями из глины на рынок, из—за каждой монеты мелкой с торговцами жадными торгуясь, овощи с рынка таща, чтоб снова и снова не смогла ты прилично поесть? А в бордели мужчины ходят и красивые, богатые, молодые. Может, твой первый будет такой. Или даже в наложницы тебя заберет? — глаза загорелись мечтательно его. — А еще в бордели ходят отдыхать люди самые талантливые Шоу Шана: поэты, художники, музыканты. А уж если я тебя продам в бордель столичный…
— Но отец! — вскричала я, вскочив, сердце ужасно рвалось из груди.
— Там каждый день будет музыка звучать. И, может, там часто ты сможешь во время свободное упражняться на гуцине?
— Но отец! — расплакалась я.
— Решайте сами, кого мне продать! — сердито вскричал он и вскочив, локтем сшибив чашку свою любимую на пол.
Чашка разбилась. Он и не заметил, из покоев своих выскочив.
Чашка разбилась. Как и мое сердце.
Свиток 1 — Прощание с Небом — 2
Эн Лэй
Тусклый свет окутывал залу, с окнами, прикрытыми едва просвечивающей бордовой материей. Кое—где из мрака каменные столы и ложе выхватывали светильники на металлических темных подставках.
Один юноша в одеянии черном возлежал на каменном ложе, красной тканью обтянутом, перебирая струны гуциня. У ног его лежали две прекрасных девушки в коротких, обтягивающих платьях, с волосами, собранными в высокие прически и украшенные множеством серебряных шпилек с красными камнями—кристаллами на концах, руки с запястий и по локоть почти в нефритовых браслетах.
В стороне, на ложе другом сидел поверх желтовато—коричневой ткани, скрестив ноги, другой юноша, в синем, чуть менее красивый, но все равно его дыхание земных б девиц оборвалось, взгляд их задержись на нем. Особенно, когда бы он повернулся, открывая половину лба, щеки и подбородка слева, обезображенные бугристым шрамом, в котором прослеживались кое—где ровные углы. Он что—то серьезно записывал синей тушью на узких, светлых, деревянных табличках, которых множество, исписанных и чистых, лежало вокруг него.
Зашумели где—то в стороне, снаружи.
— Глянь, что там, — лениво потребовал музицировавший.
Тот сразу же поднялся. Черным вихрем метнулся во двор.
Там воины в синих одеждах окружили воина в сиренево—сером, зажали в пять кругов. Под ногами первого и второго уже лежали трупы.
— Господин Эн Лэй! — радостно сказал стражник с краю.
Вышедший взмахнул рукою — и всех воинов разметало. Только мертвые остались лежать. С ухмылкою Эн Лэй медленно дошел до незваного гостя, остановился шагах в шести.
— Безоружный? — вскинул брови насмешливо гость.
Но тот только усмехнулся, голову склонив. Блеснули его алые глаза, расширились до овалов черные зрачки, снова сжались в полоски. Он увидел огненные крылья у гостя, прятавшего под плащом серым и легким лицо. Миг— и пропали те.
— И зачем же в Бездонное ущелье пожаловал феникс? — насмешливо уточнил Эн Лэй.
Враг метнулся на него, сверкнул в руке каменный черный клинок с красными прожилками.
Эн Лэй пальцами за лезвие перехватил. Поднял взгляд, заметив под капюшоном и иллюзией тумана перепуганное лицо. Потом пальцы сжал. Но не горячая кровь брызнула на руку незваного гостя, а лишь острые обломки.
— Исчадие ада! Ему было семь тысяч лет! И сделал его…
— Мастер Тумана, — насмешливо сказал Эн Лэй.
От кинжала, вытащенного из рукава врагом, уклонился. Метнулись и опали на широкие плечи волнистые черные волосы.
Феникс нанес еще серию ударов. Но противник оказался в десятки раз ловчее и гибче. Он лишь уклонялся, смеясь.
А потом, оказавшись вплотную к пришельцу, сжал рукою его горло, поднял над землей. Росту он был немного его повыше.
— Говори! Зачем ты приперся в Бездонное ущелье?