Кошмар на улице Зелёных драконов
Шрифт:
— О, милый мой, заботливый мой братец! — Вэй Мин небрежно смахнул с моего плеча что—то несуществующее, вдруг ворот мой перехватил, что мне дышать стало уже трудно. — Коль хочешь стать великим гвардейцем Императора, то будь добр, своими подвигами сам займись! Чтоб ни один гнилой язык потом не мог отца, тебя и меня уж упрекнуть, что храм сопляк от дома Зеленых глициний был не в силах спасти самостоятельно, а вечно к помощи великого и наимудрейшего брата он прибегал!
— Что ж ты, ежели такой великий и мудрейший, с храмом ничего уж сам не сделаешь? — не выдержал уже я. — Мы несколько
— Но—но! — длинные пальцы больно сжали мой подбородок. — Я еще и музицирую!
— Велика заслуга! — проворчал я. — Всю ночь в городе живыми сгорают люди, а ты тут сидишь, закрывшись ото всех, да медитируешь!
— О, мой милый, добрый мой, заботливый брат, — Вэй Мин опять стал то ли оглаживать меня по плечу, то ли смахивать что—то несуществующее, а я напрягся, ожидая, что вслед за этим он опять начнет меня душить или ударит. — Ты упрекать пришел меня, что там сгорают люди, но ты сам—то хоть одного из них вытащил из огня?
— Да ты!.. — оттолкнув его, вскочил.
И отшатнулся от острых когтей его, распахнувшихся веером.
— Тот, кто сам не является примером добродетели, никогда не должен учить чему— либо других!
— Да хорошо! — я прокричал, сжимая кулаки. — Твои слова запомню, о мудрейший из наследников! Твоих советов больше никогда и ни за что не спрошу! Я все, слышишь, я все уж сделаю сам! Я один все сделаю! И так и скажу всем, скажу и матушке, и господину нашему, и Императору, что сам Вэй Мин ровным счетом ничего не сделал, чтоб спасти родовой наш храм!
— Иди—иди… — брат обратно упал на свою постель, ухватил веер брошенный, обмахнулся им или отмахнулся им от меня. — Иди, учи жить наших родителей и наших верующих! — глазами сердито сверкнул на меня, заполыхал внутри его глаз неведомый огонь. — Ты думаешь, что одним лишь своим напором и клинком ты совершишь благие дела? Но ты не знаешь, что путь воина и путь бога — это тропы, ведущие на разные стороны горы — к обрыву и на гребень. Ты можешь сколь угодно резать людей, да сколь угодно грозить зарезать их, ты можешь вышибить из них слова молитвы и исполнение каких угодно ритуалов, но это не поможет тебе заполучить свет и одной—единственной души!
— Как будто б ты сумел!
— О да… — Вэй Мин сдвинулся с постелью от меня, к стене. — Я видел яркую душу! Душу, свет которой не сравним ни с чем… нежное течение ци… с той легкостью не сравниться даже ветерку Небес, омывающему в полете лицо! — веки сомкнул, устало прислонившись к стене. — Я шел за ней… я следил за ней… это была душа последнего нашего верующего, — глаза открыв, он посмотрел наверх, как будто вместо темных балок и крыши он мог увидеть там чистое небо. — Можно стать императором земель, можно стать хозяином чьего—то тела, но стать императором чьего—то сердца — это иное. Сердце так мало, сердце так хрупко. Стать императором чьего—то сердца насильно не дано никому. И делать… я не могу ответить, что нужно делать, чтобы бог смог обрести своего верующего, потому что я своего верующего обрести не сумел… — протянул вдруг ко мне дрожащую руку, глаза распахнул. — Не роняй, гуцинь! О, прошу, не роняй свой гуцинь!
— Так это ж твой… — смущенно от инструмента отодвинулся. — Или… все же бывших хозяев дома?..
Но брат застыл, руку протянув вперед. Ко мне или не ко мне?
Резко обернувшись, никого за собой не увидел.
— Держи гуцинь! — взмолился Вэй Мин. — Держи гуцинь!
Он одеяние над сердцем скомкал. Я увидел течение крови у его шеи.
Он… сам себя зарезал?.. Но он же не мог! Руки его были у меня на виду! Или кто—то проклял его со стороны?!
Или… тот колдун здесь?!
Но брат задыхался, сминая ворот.
Я упал на колени возле него, ткань рванул. Застыл потерянно.
От плеча его, над сердцем шло три столбца кровавых иероглифов, совсем не знакомых мне. Они мерцали, словно что—то вырезало их изнутри.
Брат согнулся и застонал. По шее за спину его уходил новый ряд кровавых иероглифов.
Я испуганно потянулся к нему. Он завалился на бок. Рукав задравшийся обнажил выступающие изнутри кровавые иероглифы, от запястья шедшие к локтю.
— Держи гуцинь! — он ухватился за мой сапог. — Держи его!
Я запоздало вспомнил, что нечто похожее случилось с нами незадолго до того, как посланцы Императора пришли. Это могло быть их атакующим колдовством? Или это след рассыпающейся ци родового храма? Это… отблеск нашей погибели?..
— Держи… — Вэй Мин закашлялся, словно его душили. — Держи гуцинь!
Остаток ночи я просидел, плача, возле него. Лишь ненадолго сбежал, чтоб принести воды.
Я боялся позвать на помощь слугу из—за этих непонятных иероглифов, то проступавших в разных местах, то исчезавших бесследно. Я боялся из—за этого послать Яо Чуана за здешним лекарем. Да и могло ли быть ведомо земному лекарю что—то о болезнях богов? Да еще и пожары, смута эта в городе… сейчас, когда столько случилось, когда люди измучены ночью бессонной и напуганы, им говорить, что у кого—то проступают неясные знаки на теле и он терзается, словно умрет… если они назовут нас злобными колдунами или демонами, если набросятся всем городом, то вдруг я не успею брата отсюда унести? Даже в драконьем облике могу не успеть.
И я сидел возле него. Я видел, как он метается. Видел его слезы. Он иногда будто замечал меня, пытался нащупать мою руку — я торопливо трогал его горячие и мокрые пальцы — и, ухватившись, отчаянно молил:
— Держи гуцинь! Держи гуцинь!
Уже на заре, уставший, я запоздало подумал, что в гуцине повесившегося хозяина могло быть заключено злое древнее колдовство. Быть может, оно жену и его сгубило? И потому с тех пор в доме этом никто не живет? Ведь очень мощную злую ауру и ци даже люди способны почувствовать: страх начинают испытывать, хотят обойти стороной.
Вскочив, я рванулся к столику, на котором лежал инструмент жуткий, подальше его оттащил.
Быть может, брат отгадку мне дать пытался, но у самого избавиться от инструмента не хватило сил?
Я занес гуцинь над головой, размахнулся…
Вскочив, наследник дома Зеленых глициний упал на колени к моим ногам, обхватил их.
— Нет! — отчаянно прокричал он. — Не трогай! Не разбивай его!
— Но он проклят! — я поднял жуткий инструмент повыше, чтоб он не мог дотянуться до него.