Космическая шкатулка Ирис
Шрифт:
– Какими лицами? О чём ты?
Вешняя Верба провела ладонью по лицу, изображая, как магиня меняет лица, – Вот так! Раз – одно лицо, провела рукой – другое лицо, ещё раз – третье лицо! – она таращила глаза, которые казались огромными. – Капа говорил, что собственными глазами видел её в Координационном Совете в самом шаре, узнал сразу. А она сделала вид полного его не узнавания. Прошла мимо в такой длинной тоге, вся в серебряных звёздах по подолу, а волосы были поверху посыпаны золотой пудрой. Глаза властные и такие, что не приблизишься, если ей того не надо. И ароматы невероятные за нею как шлейф тянутся. Дух такой, что нос прочистит, даже если у человека насморк. А то вдруг тут появилась как бедная старуха, никчемная и заброшенная – страж переправы. И опять пропала. Вдруг на днях опять возникла. Всё в той же роли бедной старушки. Подошла к Капе,
– Страшновато от твоего рассказа. А вообще я бабу Вербу не боюсь. Поеду. Приду утром на храмовую пристань.
В весеннюю пору всякое утро как первозданное. Нежные, стеклянные своей прозрачностью голоса птиц, розовеющее небо обещает всякому путнику чистый путь, несомненную удачу, о чём бы он ни замыслил. И, не отменяемую никакими скептическими и проверенными законами, вечность всякой душе. Фиолет спросонья едва ответил Иве на её поцелуй, даже не спросил, куда она собралась. Если уходит, значит надо. Сам же он ничего и никогда ей не объяснял. – Как хорошо, – только и сказал он, – просыпаться и видеть родное лицо. Я словно дома, – и опять уснул. Как и делают мальчики, любящие поспать. А он, хотя и был ровесником её отца, смотрелся как мальчик – её ровесник. Ива вздохнула, уходить не хотелось. Но обещание есть обещание.
У пристани в лодке уже сидела нахохлившаяся Вешняя Верба, укутанная в старое, поседевшее от носки, материнское пальто поверх знакомого и нарядного красного платья. Видимо, она боялась того, что в лодке грязно, а на реке холодно. Вешняя Верба была из многодетной семьи. Нарядов было мало. Красное платье из плотного шёлка было едва ли не единственным её нарядным. Все зарабатываемые на шёлкопрядильном производстве, нелёгкие в отличие от шёлковых нитей, деньги она несла в семью на усмотрение родителей, поскольку была старшей, незамужней. Поэтому она и мечтала удрать из дома куда угодно, с кем угодно. Вот Капа и прихватил дурочку за подол, прочуяв её куцые запросы. Обещал столичное жильё, свободу от скудной жизни, от родительской семьи, имеющей столько неработающих ртов, а что вышло? Горе вышло. Иве стало жалко Вешнюю Вербу, как не было жалко вчера. Лодка была дорогая, широкая, и Ива села рядом с подругой на одно сидение.
– У тебя других платьев нет? – спросила она. – Это не по погоде. Застудишься. Если хочешь, я отдам тебе свои платья. Совсем новые. У меня же много. Ты хотя и выше, но стройная, тебе будут впору. Приходи. Я вчера хотела, но забыла. Ты меня настолько огорошила своей новостью.
Вешняя Верба с благодарностью взяла её за руку. – Я знала, что ты моя настоящая подруга. Знала, что ты придёшь. А за платья спасибо. Я потом зайду к тебе, как вернёмся.
– Мать твоя не догадывается ни о чём?
– Спаси Создатель! Нет.
– Хочешь, я потребую у Капы, чтобы он поселил тебя, как и обещал в столице? Кто там тебя знает? А он пусть несёт ответственность. Вот увидишь, как он меня послушает. Ух! Вот он где у меня! – и юная женщина сжала кулачок.
Вешняя Верба с удивлением взглянула на Иву, – Скажи, а я посмотрю, что он ответит.
Погода обещала разогреться к полудню, настолько ярко светило солнышко. Но с реки дул неласковый ветерок, несущий в своих воздушных и незримых карманах остатки ледяных крошек, прихваченных по пути из глубин далёких лесов. Весна весной, а зимние, съедаемые вешним солнцем наледи ещё кое-где и сохранились. Вешняя Верба подрагивала, но не от холода, а от страха предстоящей встречи со страшной бабкой неизвестно для чего. Известно было лишь то, что это касалось самой тайны Вешней Вербы, совместной с Капой. Теперь и Ива была в числе посвящённых. И её не спросили, нужна ей их тайна или нет. Она задумалась, нужна? Однако, чужая
Подошёл пасмурный Капа. А поскольку ясность и приветливость были редкими гостями в его душе, то в подобном определении не было и необходимости. На нём был щегольской пиджак вишнёвого цвета, розоватая рубашка, бордовые штаны и лаковые ботинки. Вешняя Верба замерла в восхищении от его роскошного вида, от явной любви и зависимости, к чему сам он остался равнодушным. Он поздоровался с девушками и сел за вёсла. Он даже не улыбнулся Вешней Вербе, не прикоснулся к ней, как будто и не знал её никогда. Иву затрясло от негодования. Едва они отъехали от берега, она обратилась к Капе, смело глядя в его тёмные властные глаза. – Ты обязан найти для Вешней Вербы жильё в столице, если уж не хочешь выделить ей хотя бы уголок на своём этаже. Ты что, не понимаешь, что девушку затравят, а будущему ребёнку нельзя развиваться в условиях тревог и печали матери? Ты обязан! У неё скоро живот выпятится из-под самого широкого платья всем на глаза!
– И как же ты меня заставишь? – усмехнулся он, глядя нагло и так, будто не ползал у пня, сбитый с ног Фиолетом. Будто не просил у неё прощения и не давал обещаний изгладить свою вину. Вешняя Верба ещё больше сжалась под своим жалким пальто.
– А так. Пойду в Координационный Совет объединённых религий. В тот шар на крыше высокого здания в центре столицы. Найду там бабу Вербу в тоге, расшитой серебряными звёздами и с причёской, усыпанной золотой пудрой. Расскажу ей, великой магине сияющего солнышка, как ты опозорил девушку и не достоин не то, чтобы войти в КСОР, а и стать рядовым магом. Ты нарушил закон магов – не прикасаться к женщинам.
– Станет она тебя и слушать, великая магиня, – усмехался Капа, но через усилие. – Причём только тут какая-то грязная баба Верба?
– Если даже не станет никто со мною разговаривать, я подниму там шум. Услышат прочие маги. А у каждого из них есть свои ставленники. Тебя сразу оттолкнут те, кому ты можешь помешать занять престижное место. Магов много, мест таких мало.
– Да кто тебя туда пустит, в КСОР? Там охрана повсюду, дура селянская.
– Меня пустят. Я знаю один секрет, тебе не открою. – Ива выдумывала, но уж очень ей хотелось пронять зазнайку и негодяя. К тому же, если бы Фиолет согласился, он смог бы провести её через любые засовы, любые замки. У Фиолета была и особая волшебная штучка, дающая режим невидимости тогда, когда было очень необходимо это. Фиолет говорил, что средство не очень желательное для применения, поскольку влияет плохо на здоровье в целом. Но если угрожает смерть, к примеру, то выбор каков? Здоровье можно поправить, смерть же непоправима. Уверенность её была такова, что Капа не мог не почувствовать некую силу в её словах. Он ответил уже более примирительно. – Да ладно. Что же я не человек чести? Разве я и сам не понимаю, что Вешней Вербе надо скрыться от родни и соседей. Устрою я её. Сам о том думаю.
Он врал! Ничего он не хотел. Не думал. Но теперь уж не отвяжется! Ива победоносно подняла голову навстречу ветру, навстречу солнышку, навстречу наплывающему из клочковатого тумана берегу. Капа застрял взглядом на ней, восторг делал его куда более привлекательным, открытым даже. Будь он лучше характером, шире душой, цены бы ему не было. Но дрянной нрав настолько портит внешность людей, что только удивляешься, как они того не понимают. Вешняя Верба, приоткрыв губы, любовалась на виновника своего несчастья, на мужественные сильные взмахи его рук, работающих вёслами как игрушечными.
– Как живёшь со своим разлюбезным бродягой? – спросил Капа у Ивы.
– Счастливо, – ответила она искренне. – Чего и тебе желаю. Поскольку такую девушку как Вешняя Верба вовек тебе уже не найти, если ты её утеряешь.
– Куда она денется.
– Денется, как найдёт себе ценителя, – не чета тебе. И уж никакие столичные девы тебя так любить не будут. Потому что ты не тот, о ком мечтают утонченные девушки и избалованные женщины в столице. Ты же селянин – простой увалень. Маг не маг, а люди в архаичной провинции всегда искрение, незамысловатые и простые. Среда же формирует. И ум тут не значит ничего. Так что Вешняя Верба самое главное приобретение в твоей порочной жизни.