Космический Апокалипсис
Шрифт:
Саджаки поднял свою шакухачи и задумчиво поглядел вдоль нее. На конце бамбука был небольшой заусенец — возможно, след от удара по голове Хоури. Он потрогал его большим пальцем, пригладив к стволу.
Когда он заговорил, то голос его был так спокоен, что казался страшнее самого дикого гнева.
— Итак, ты предлагаешь искать нам нового рекрута?
Фраза прозвучала так, будто сказанное ею — самая абсурдная, самая идиотская чушь, которую ему когда-либо приходилось слышать.
— Только на промежуточный этап, — ответила Вольева, чувствуя, что торопится, что ненавидит себя за это, презирает себя за неожиданное заискивание перед этим человеком. — До тех пор, пока ситуация не стабилизируется. А затем мы снова используем Хоури.
Саджаки кивнул.
— Что ж, звучит разумно. Один Бог знает, почему мы не подумали об этом раньше. Разве что потому, что у нас было слишком много других причин для беспокойства. — Он положил шакухачи, но не убрал от нее руку. — Этого не поправить. Значит, остается только найти нового рекрута. Это ведь не должно быть особо трудно? Хоури мы нашли, почти не напрягаясь, не так ли? Да, мы уже два месяца летим среди звезд, и наш следующий порт захода — приграничный поселок, известный только картографам, но я не вижу проблем с поиском нужного человека. Мне кажется что желающих придется отгонять целыми табунами, а ты как думаешь?
— Постарайся быть благоразумным, — сказала Вольева.
— В чем же я проявляю неблагоразумие, Триумвир? Еще мгновение назад Вольева была напугана, теперь же она дико разозлилась.
— Ты сильно изменился, Ююджи-сан, — ответила она. — Не с тех ли пор, как…
— С каких именно пор?
— С тех самых, как вы с Капитаном были у Трюкачей. Что с вами там произошло, Ююджи? Что с твоей головой сделали инопланетяне?
Он странно посмотрел на нее. Посмотрел так, будто этот вопрос был очень важен, но он сам так и не догадался о том, чтобы задать его самому себе. Разумеется, это был всего лишь обманный ход. Саджаки с такой быстротой взмахнул шакухачи, что Вольева уловила лишь вихрь чего-то, окрашенного в цвет меда. Удар был сравнительно слаб — видимо, в последний момент Саджаки все же удержал руку, но врезавшаяся в ребра Вольевой бамбуковая палка бросила ее в траву лицом вниз. Сначала ее поразила не боль, даже не потрясение от удара Саджаки, а колючая, холодная влажность травы, щекотавшей ноздри.
Саджаки лениво обошел пень.
— Ты всегда задаешь слишком много вопросов, — сказал он, вытаскивая что-то из складок кимоно. Это что-то вполне могло быть шприцем.
Полуостров Некхебет, Ресургем, год 2566-й
Силвест с замиранием сердца нашаривал в кармане флакон и был уверен, что не найдет.
И все же флакон оказался на месте. Маленькое чудо.
Внизу сановники и священнослужители входили в амарантянский город, медленно направляясь к центральному храму. Обрывки их разговоров достигали слуха Силвеста вполне отчетливо, хотя за то короткое время, пока они находились в зоне слышимости, он успевал понять лишь одну-другую пару слов. Сам он стоял в нескольких десятках метров над ними на балюстраде, выстроенной уже людьми. Она была вделана в черную стену, которая, подобно половинке яичной скорлупы, охватывала весь город.
Это был день его свадьбы.
Он многократно видел храм в компьютерных изображениях, но сам так давно здесь не был, что почти позабыл, насколько храм огромен. Это был странный, но всегдашний эффект работы с компьютерными моделями — как бы точны они ни были, исследователь никогда не мог отделаться от мысли, что это все же не реальность. Сейчас Силвест стоял под крышей храма и смотрел вверх, где в сотнях метров над головой сходились угловатые каменные арки, и не чувствовал ни головокружения, ни страха, что эта многовековой древности конструкция прямо сейчас рухнет ему на голову, а испытывал в это второе за свою жизнь посещение Погребенного Города унизительное чувство собственной незначительности. Яйцо, в котором покоился Город, было само по себе абсурдно колоссально, но оно по крайней мере являлось произведением вполне распознаваемой зрелой технологии, хотя Преобразователям этот факт заблагорассудилось игнорировать. Город же, заключенный в яйце, выглядел как продукт горячечного воображения фантаста пятнадцатого века. Особенно поражала крылатая фигура, стоявшая на шпиле. Чем дольше он смотрел, тем сильнее ему казалось, что все это существует ради одной цели: отпраздновать возвращение Отверженных.
Во всем этом не было никакого смысла, но зато эти мысли позволяли отвлечься от предстоящей церемонии.
Чем больше он смотрел, тем более понимал, вопреки своему первому впечатлению, что эта крылатая фигура — и вправду амарантянин, точнее, гибрид амарантянина и ангела, которого скульптор изваял с глубоким пониманием (скорее даже ученого, чем художника) того, что влечет за собой появление крыльев. Увиденная глазами, лишенными оптических устройств Силвеста, которые давали возможность фокусировать расстояния, эта фигура, как бы ни шокировала такая мысль, представляла собой крест. При увеличении же крест превращался в амарантянина с мощными распростертыми крыльями. Цвета побежалости окрашивали эти металлические крылья в разнообразные оттенки, и каждое маховое перо горело на солнце своим собственным цветом. Как в любом изображении ангела, сделанном людьми, крылья не заменяли руки, а были третьей равноправной парой конечностей.
Только этот ангел был куда реальнее других изображений ангелов, которые приходилось видеть Силвесту. Он казался — хоть это и было абсурдом — анатомически верным. Скульптор не просто прилепил крылья, он слегка изменил физическое строение этого тела. Руки, предназначенные для работы, он опустил по торсу немного ниже, а также чуть удлинил. Грудная клетка стала шире, чем требовала норма, на ней доминировала похожая на ярмо мышечно-костная структура, раздвинувшая плечи. От этого «ярма» отходили крылья, что придавало фигуре почти треугольную форму, несколько напоминавшую воздушного змея. Шея существа была длинной, а голова — вытянутой, похожей на птичью. Глаза глядели вперед, хотя, как и у всех амарантян, бинокулярность зрения была ограничена. Тем не менее они были посажены в глубокие костистые глазницы.
Ноздри над верхней челюстью были широко раскрыты, будто для того, чтобы обеспечить дополнительный приток к легким воздуха, необходимого для работы крыльев. Но не все в фигуре казалось верным. Приняв, что масса тела этого ангела была равна массе тела среднего амарантянина, приходилось признать, что даже такие мощные крылья не могли обеспечить полет. Так зачем же они? Для украшения? Неужели Отверженные подверглись радикальной биоинженерии только затем, чтобы обременить себя чудовищно непрактичными крыльями?
Или у них была какая-то другая цель?
— Хотите передумать? — Силвеста силой вырвали из глубин его размышлений. Голос продолжал: — Вам все еще кажется, что это была неудачная мысль?
Силвест отвернулся от балюстрады, выходившей на Город:
— Кажется, для моих возражений уже поздновато.
— В день свадьбы? — Жирардо усмехнулся. — Что ж, вы еще не сели окончательно на мель, Дэн. В любой момент можете дать задний ход.
— И как бы вы к этому отнеслись?
— Полагаю, что очень плохо.
Жирардо был в накрахмаленной парадной одежде, щеки его слегка покраснели от несомых ветром песчинок. Он взял Силвеста под локоть и увел от перил. — Как давно мы с вами друзья, Дэн?
— Я не стал бы называть это дружбой. Скорее, взаимное паразитирование.
— Ох, да бросьте вы, — сказал с огорчением Жирардо. — Неужели вы считаете, что я хотя бы раз отяготил вашу жизнь за последние двадцать лет сверх необходимости? Думаете, я получал наслаждение, сажая вас под замок?
— Давайте скажем, что вы подходили к этой задаче не без некоторого энтузиазма.