Космический Гольфстрим
Шрифт:
— А можно ли надеяться, что и вы подключите свой беспокойный интеллект к разработке этого проекта? — продолжал Нескуба.
— Надейтесь.
Когда они пришли в свою каюту, Эола улыбнулась Нескубе:
— Мне кажется, ты не очень торопишься покидать корабль.
— А ведь еще издавна существует обычай: капитан сходит последним.
— Нет, серьезно. Я, например, так привыкла к «Викингу», что не представляю, как буду жить без него.
— Я тебя понимаю, — задумчиво сказал Нескуба. — К тому же и не развернешься там, внизу, особенно в первое время. Да-да,
— Карантин? Сколько же он будет продолжаться?
— Пока не выявим все вредные факторы среды. Сама понимаешь…
Долго сидели молча, Гордей положил ей руку на плечо, заговорил тихо, вполголоса, будто раскрывая секрет:
— Ну скажи, что это за жизнь без большой цели? Тот, кто мыслит, должен поставить себе сверхзадание.
— А ты поставил? — перебила она.
— Да, я хочу осуществить обратный рейс на Землю.
— На Землю? Опомнись, это невозможно! С каким трудом мы попали сюда! Вернуться на Землю… Это прекрасная мечта, может быть, когда-нибудь, в далеком будущем, наши потомки… А для нас это безумство, Гордей. Ведь были уже споры, и все высказались против. — Она говорила то громко, то шепотом. Несколько раз прикладывалась к тюбику с водой. — Освоить новую планету — вот наша сверхзадача.
— А я надеялся, что ты поддержишь… — Нескуба посмотрел ей в глаза. — Ведь мы всегда были единомышленниками.
Эолу бросило в жар. То, что задумал ее упрямый муж, было абсолютно неосуществимо и могло привести его только к гибели.
— Ты все взвесил? Все обдумал?
— Мы с тобой еще молоды. Времени хватит. А передать на Землю наши открытия — дело исторической важности, наша святая обязанность. Вот соберем всю возможную информацию о Гантели, о плоском солнце…
— Послушай, а это не бегство? Здесь будет страшно тяжело, опасно, а ты…
Нескуба вздохнул:
— Неужели ты можешь допустить, что я так вот возьму и сбегу от своих товарищей? Оставлю друзей, коллег на произвол судьбы, перед лицом неизвестности? Ах, Эола, Эола! Не надо так плохо думать о своем муже. Пока наша колония не укоренится на Гантели, пока не заработает автономный, независимый от «Викинга» механизм жизни, до тех пор я конечно же буду вместе со всеми. А вот когда без моей помощи смогут обойтись, тогда уж я буду иметь моральное право повести «Викинг» в далекий рейс.
В отличие от Эолы он все время говорил негромко, казалось, даже спокойно, но в голосе его была такая неколебимая воля, такая решимость и убежденность, что Эола поняла: все давно взвешено и решено и никакие уговоры здесь не помогут. И все-таки она не хотела отступать. Был у нее в запасе еще один аргумент.
— Я тебе еще не все сказала. Я стану матерью.
Нескуба крепко обнял ее и, целуя в щеки, губы, глаза, приговаривал:
— Вот тебе, вот — за то, что молчала!
Эола покраснела. Ну теперь Гордей останется здесь, ее славный, ее любимый Гордей!
— Как же это хорошо! — воскликнул он, и у Эолы радостно екнуло сердце: останется! — Чудесно! Нас на корабле будет трое. Представляешь? Втроем полетим на Землю!
Эола
— Нет, Гордей, я не хочу, чтобы мой сын родился в невесомости. Это же опасно, ты знаешь.
Лицо ее потемнело, губы вытянулись в линию и казались теперь тоньше, чем были на самом деле.
— Ну успокойся, — сказал он ласково и заглянул ей в глаза. — Он может родиться и на Гантели, почему бы и нет? Подождем, пока первый гантелянин встанет на ноги…
«Все-таки у мужчин черствые сердца… — думала Эола. Даже ребенок… О своем сыне говорит как о постороннем первый гантелянин… Придумал словечко… А ведь это твоя родная кровиночка, искорка нашей жизни передается по эстафете поколений… И что же — разве на этом наши обязанности кончаются? Надо же вырастить, выпестовать этот лепесточек, чтобы не погиб он в суровых, может быть, даже враждебных условиях… Ты, конечно, скажешь: у каждого своя логика… Да, у каждого своя. Но ведь правда, истина — одна!»
— Ну пойми же, Эола, ты слышишь? Растравляет мне сердце Земля, родные края…
— А мне, думаешь, не растравляет?
Губы ее задрожали. Она не выдержала и заплакала. И когда стряхивала слезы с ресниц, уплывали они в простор, огибая ее голову по эллиптическим орбитам.
— Этого еще не хватало: превратить каюту в аквариум! попытался сострить Нескуба. Но Эола не восприняла его шутку, и блестящие шарики покатились из глаз еще быстрее. Тогда он сказал: — Ну вот что, пусть будет по-твоему — один я не полечу. Если ты не передумаешь и никто другой меня не поддержит, стану гантелянином. Точка. Один не справлюсь. Да и психологически… не выдержу. Но…
— Что? — Эола смахнула слезу.
— Но я все-таки надеюсь, что ты передумаешь, упрямая гантелянка. Во всяком случае, буду убеждать — а вдруг ты прозреешь.
На заплаканном лице Эолы мелькнула слабая улыбка.
Не один десяток витков сделал вокруг Гантели «Викинг», пока на поверхность планеты была спущена тяжелая техника, легкое снаряжение, разнообразные припасы, электронные роботы Самсон и Далила, а затем и весь экипаж. На борту корабля-спутника осталось только двое: капитан Нескуба и астроном Лойо Майо.
Капитан почти не отходил от пульта, а Лойо Майо не отрывался от телескопа. Нескуба не беспокоил его, понимая, что означает для ученого фанатическая увлеченность изучением здешнего «пояса жизни». Сам Нескуба не спускал глаз с Гантели, астроном — с черного пространства, неравномерно усеянного звездами. Участок неба, скрытый пылевой тучей, Лойо Майо фотографировал с разными фильтрами. Время от времени, получив любопытные изображения, он порывался показать их Нескубе, но сдерживал себя, дорожа каждой минутой. Часами возился с телескопом-спектрометром, задавшись целью расширить диапазон инструмента. Характер у него был такой, что, если уж поставит перед собой задачу, не успокоится, пока не решит. Всю свою энергию отдаст, а сделает, добьется, доведет до конца. Право же, удивительное существо человек: сам себя опутывает сетью! Выпутается из одной и тут же попадает в другую.