Космонавты живут на Земле. Книга 2
Шрифт:
Любопытный Убийвовк заглянул в листок.
– Вот это автопортрет получился! Куда там твои Кукрыниксы!
– Какой уж вышел, — скупо отозвался Алеша. Ему все больше и больше не нравился этот майор. Не то что глухое чувство раздражения, а попросту стремление уйти от дальнейших расспросов овладело Гореловым, У Алеши был свой метод познания человека, с которым приходилось знакомиться. Если он проводил с ним несколько часов или день, то об общем первом впечатлении судил по количеству подмеченных поступков. И если потом соотношение хороших и плохих поступков было в пользу нового знакомца — хорошие преобладали над плохими, — тот, как правило, начинал Горелову нравиться. Эта система, смешная и наивная, редко обманывала, и он, сам смеясь над ее примитивностью, все же принял ее на вооружение. Сейчас, думая о соседе, мысленно загибал пальцы: «Перебил мне зарядку — минус один, лег на застеленную койку, поленившись снять одеяло, — минус два, непрошеным заглянул в листок и стал комментировать карикатуру — минус три».
А сосед по номеру гарнизонной гостиницы, ничего не подозревая, смачно почесал волосатую грудь и добродушно посоветовал:
—Идите в столовую, капитан, через полчаса закрывается.
Когда Алексей вернулся из столовой, майор по-прежнему валялся на койке и курил, то и дело вынимая изо рта сигарету и картинным движением отводя руку в сторону.
Ну что, подкрепились? — осведомился он лениво. — Из всех авиационных столовых, какие я видел на своем веку, эта, доложу, не самая лучшая. Вот на ДВК на одном аэродроме столовая была... вот там да. Дивчины-официантки все как на подбор, одна другой краше. Краля на крале. В очи заглянешь — дрожь берет, и никакого бифштекса тебе уже не надо. Даже если бульон прокисший подаст такая дивчина, никак на нее нема силы разгневаться. Тилько на ручки те смотришь, какими она перед тобой ту паршивую тарелку ставит. Один раз такая нашего комэска Ваню Фролова горячим чаем обварила нечаянно. Он аж, как порося, взвизгнул. А посмотрел той русалочке вслед да увидел, какими она стройными ножками по нашему земному шарику топает, так и застыл. И слова не выговорит. Совсем как тот гоголевский чоловик, который вареником подавился А тут... старушек набрали, глаз не на ком остановить.
– Я больше бифштексами сейчас интересовался, — уже незлобиво усмехнулся Горелов, — голодный был. Не до обзора ручек и ножек.
– Каждому свое, — нравоучительно изрек Убий-вовк, — так и в библии, кажется, законспектировано.
– А вот я на амурные дела готов свою недельную продовольственную норму променять. Никакого аппетита в такую жару.
– А если месячную понадобится? — подначил Горелов.
– И за тем не постою!—пылко воскликнул Убийвовк. — Я же роду Сечи Запорожской, мабудь, догадались. Гулять так гулять. Как там поется в древней студенческой песенке? — И майор внезапно рявкнул громким басом:
– Быстры, как волны, дни нашей жизни, Что ни день, то короче к могиле наш путь. Налей, наалей, товарищ, заздравную чашу, Бог знает, что с нами случится впереди.
И вдруг остановил самого себя:
– Виноват, не то хотел для подтверждения мысли своей, а вот это: «Наша жизнь коротка, все уносит с собой, проведемте ж, друзья, эту ночь веселей». Здорово, а? Ось дывысь, мий гарный парубок, як в этих словах точно сформулирована вся диалектика человеческой жизни. Однако мы долго балакаем. Не пора ли по такой жаре и на боковую?
– Нет, — отозвался Алексей, — я, майор, боковой среди дня не признаю.
– А чем же ее заменяешь?
– Разминками.
– Какими же?
– Умственными и физическими.
– Ничего не понимаю, — пожал плечами Убийвовк. — То ты про наилегчайшие категории по боксу, то про какие-то умственные разминки. Кто ты есть? Я вот, например, точно все про себя тебе сформулирую, затадок никаких. Военный летчик первого класса майор Григорий Убийвовк, Гриньком можешь меня кликать. Все ясно и просто. Гоняю самолеты по всей стране. Иногда и за кордон приходится. В этот гарнизон, Тьмутаракань, так сказать, только по воле командования прибыл. Самолет двухместный тренировочный пригнал. Как примут, свободен буду. Может, назад четырехтурбинный экземпляр гнать придется. В Энск, на завод. Движки заменять пора. Почти весь ресурс выработали.
– А гнать до завода долго?
– Да тысячи три по прямой будет.
– А если у движков ресурс и кончится в это время?
– Так я же первого класса летчик, хоть и в военно-транспортной авиации служу, — флегматично зевнул Убийвовк, — перегоню как-нибудь, тем более тут все степ да степ под крылом.
Горелов на него посмотрел — и ни в движениях, ни в ленивом позевывании не уловил никакой искусственности. Представил, что Убийвовк уже не однажды гонял «над степом» такие самолеты с осипшими, умирающими двигателями. Гонял опасно и трудно. Но ни взмахом бровей, ни прищуром зеленых глаз не хочет на это намекнуть. Профессия! Редко встретишь летчика, способного ею хвастаться и выдавать за геройство свое отношение к трудностям.
«Пожалуй, зря я сужу его так строго, — подумал Алексей про себя, — сколько я там насчитал? Три — ноль? За этот ответ придется приплюсовать очко, пусть будет три — один».
– Да разве такую машину па степь посадишь? — поинтересовался Алеша.
– Если припрет, так посадишь.
– А припирало когда-нибудь?
– Было разок.
– Ну и что же?
– Жить захотелось, когда шасси стал выпускать. Вот и балакаю теперь с вами.
– Чудной вы, майор.
– Какой уж есть. Продолжайте свои умственные и физические разминки, а мне дайте поспать.
– Да ведь не мешаю, кажется, — ухмыльнулся Горелов.
Убийвовк взбил подушку и хотел уже на нее завалиться, но вдруг спохватился:
– Постойте, капитан. Я все уже вам рассказал — и кто, и откуда, и куда четырехтурбинный экземпляр погоню. А вы что можете сказать в свое оправдание?
– Летчик, такой же, как и все, — вяло отмахнулся Алексей, — только песню эту «наша жизнь коротка» не знаю. Это что? Из Есенина, что ли?
Убийвовк подложил под щеку кулак и прыснул:
– Ге-ге, парубок, вы ще скажете, это из Евтушенко. Нехоршо. Надо знать такие вещи. Це ж классика.
– Все знать нельзя.
– Но это же элементарная вещь, это старая добрая студенческая песня.
– А вы все элементарные вещи знаете, майор?
– Да как сказать. Смотря что вы имеете в виду?
Горелов убрал со стола законченный шарж. Засмеялся, и кудряшки вздрогнули на его голове. Как менялось с годами его лицо! Еще недавно было оно мягким, обрамленным детским пушком, и в глазах что-то всегда таилось от детства — ямочки на щеках плясали, если улыбался. А сейчас зрачки потемнели, губы стали тоньше, упрямее, часто смыкались в одну полоску, когда задумывался или старался обиду перебороть какую.
—Что я имею в виду? — переспросил он. — А вот что. Как-то ребенок поинтересовался у своего отца: «Скажи, папа, почему все считают тебя великим?» Отец подумал и ответил: «Знаешь, сынок. Жук за свою жизнь проделывает огромный извилистый путь по земле, но ни разу на него не оглядывается. А я оглянулся на свой путь и на его извилины. Я увидел свой путь. Может, поэтому меня и стали считать великим». Кто это сказал, майор?
Убийвовк на локтях поднялся над кроватью, глаза округлились.
– Мей брей, та, ей-богу, не знаю. Балакай дале, капитан. Я буду с радостью слушать.