Костер на снегу
Шрифт:
Слетевший с катушек от напряжения следователь мог поверить в любую ерунду, и если в самом начале я хотела приукрасить суровую действительность Альема животрепещуще описывая пакость, что меня пожевала, стаи зомби, бродящих по улицам, летающих чудовищ пышущих огнем на обед и плазмой на ужин, то потом отказалась от этой шальной идеи.
А вдруг поверят?
Промокнув платком капли пота на лбу, алеющий лихорадочным румянцем на обычно бледных щеках, следак кивнул стоящему у входа в допросную охраннику и захлопнув папку ретировался первым. Я же по привычке вытянула руки и стальные обручи системы кандалов захлопнулись на моих запястьях.
Шагать в таком
Обычные наручники мне заменили на это гениальное изобретение кузнечного искусства после того, как один из доставляющих меня обратно в камеру охранников рискнул пощупать пониже спины. Одним ударом я сломала ему нос, а вторым ключицу и три ребра.
Больше меня потрогать не пытались. Того охранника убрали, а новый (молчаливый шкаф с неотягощенным интеллектом лицом) вёл себя предельно вежливо и крайне осторожно, уважительно поглядывая исподлобья, когда думал, что я его не вижу.
Я пела песни (негромко, да и громко тоже), повторяла неправильные глаголы на парси и устоявшиеся фразеологизмы на остском, доказывала недоказуемые аксиомы и даже (кажется…у меня не было пары констант, да и вспомнить на вскидку несколько арктангенсов по памяти я не смогла) воспроизвела математический эксперимент Люри-Боулса, за который был обещан приличный денежный приз.
Четыре дня меня не «приглашали» на допрос, разбавляя мой бесконечный день неким приятным разнообразием — трехразовым питаньем, а потом случилось то, что я, рисовавшая в своей голове любой возможный исход (как показала реальность, любой, кроме этого) никак не ожидала…
Нежданно негаданно в мою камеру, средь бела дня (у меня теперь всегда белый день, лампы стали светить еще ярче) вдруг вошёл он…
— Отец, — кивнула я вошедшему мужчине и выжидательно уставилась на его невозмутимую физиономию. Уверенна, он рассчитывал на то, что, заливая его пиджак горючими слезами я начну жаловаться на свою горькую неволю. — Какими судьбами? — спросила я и похлопала по хрустящей простынке, накрывающей нары.
Одеял тут не было, и в мшисто-серой хлопковой робе, босая, я перманентно мерзла, когда не двигалась. Моё ложе в длину было меньше моего роста сантиметров на пятнадцать и приходилось скрючиваться в три погибели, чтобы поместиться на нем в относительном комфорте. Если бы я сразу не заплела их в тугую косу, мои волосы сейчас уже превратились бы в воронье гнездо. А таким как я расчески не полагались. И я прекрасно понимала их опасения: оружие можно сделать из мятой купюры или бруска мыла.
Он отказался, неопределенно мотнув головой, а через мгновение, один из охранников внес ему примитивный, грубо сколоченный табурет. Сидеть на посту охране не полагалось, от того во всей тюрьме стулья я видела лишь в допросной. Презрительно сморщившись, он уселся так сразу, как захлопнулась дверь.
Выглядел отец как всегда великолепно. Сшитый на заказ костюм из темно-серой шерсти, белоснежная, упирающаяся уголками воротника в подбородок, сорочка, шёлковый, на пол тона светлее пиджака, завязанный сложным узлом платок, начищенные до зеркально блеска броги, с серебряными пряжками, что лишь подчеркивали его статус, богатство и внутреннюю силу, которые он даже не пытался скрывать.
Да
Он в десятки, в сотни раз преумножил состояние, оставшееся ему от деда, стал вторым после Императора на Вариусе, и по слухам наконец-то обзавелся наследником. Чего стоит обет безбрачия, когда некому передать торговую империю? Надеюсь бедняжке, послужившей инкубатором, хорошо заплатили.
отцовского лица на меня сейчас смотрели льдисто-голубые глаза сестры, его полные губы были привычно поджаты, словно ему не нравилось то, что он видел, хотя вероятнее всего так и было.
— Итак, Эва, — нехотя начал он, поскольку я, в отличие от сестры никогда не тяготилась его многозначительным молчанием, стараясь скрасить затянувшуюся тишину бестолковой болтовней. Вот и сейчас, выжидательно смотрела на него исподлобья, не произнося ни слова, — почему я ни капли не удивлен?
— Думаю ты всегда ждал от меня чего-то подобного. Застенки имперской безопасности, обезображенный труп в канаве, а может…как ты тогда сказал…бордель в Нижнем? Впрочем, какая разница, для тебя это равные величины. — Я демонстративно зевнула, и повторила вновь подвисший под потолком колючий вопрос: — Чем обязана, отец?
Хрумкнувшая под каблуком стильного ботинка ампула с чем-то приторно сладким должна была сделать меня более сговорчивой. Я бы даже сказала податливо-внушаемой. Да вот только мой драгоценный родитель знал обо мне столь мало, что даже моя невосприимчивость к ментальному воздействию (которое он сейчас однозначно попытается применить, запустив химический катализатор) была для него тайной за семью печатями.
Я осоловело захлопала глазами и потупела лицом, изображая сосредоточенное внимание ментального раба. Плечи опустила, руки и ноги расслабила, надо бы изобразить частую побочку пентотала[45] — недержание, но мне на этих простынях еще три дня спать, пока не сменят, так что перебьется без уринотерапии, и без того хватит доказательств моей мнимой покорности.
Тем временем папуля придвинулся поближе и затараторил, чуть не брызжа слюной в нетерпении. Он так силился вложить в мой податливый мозг информацию, что глотал слова и путался в командах. Кто бы сомневался, что сподвигла его на сие сестричка.
Точнее грустный исход её злоключений.
Ребекка, как и я, коротала свои дни в застенках ИСБа. Вина её была неоспорима. Семейный легат вяло трепыхался, пытаясь отработать баснословный гонорар, но пока безрезультатно. Сентиментальная идиотка не выбросила подарок любовника даже после того, как он оказался настроенным на Альем маяком. Да, да, та изящная подвеска, которая то и дело показывалась из неглубокого выреза Бекс оказалась с секретом.
Выяснить кем является даритель не представлялось возможным. Кроме того, что в мозгу сестры был установлен мощнейший блок (сломать который означало лишить её разума как такового, отбросив сознание в период первых слов и осознанных действий) она еще и перетрахала половину Академии и треть преподавательского состава, что в значительной степени осложняло поиски того «единственного».
Моя непорочная сестричка, кичившаяся чистотой крови, воспитанием и стержнем присущем лишь истиной мирне оказалась безотказной давалкой. Когда с ней произошли столь разительные перемены я не знала. Но от чего-то мне вдруг вспомнился эпизод когда я стала невольным свидетелем её соития с кем-то на столько сильным, что тот без труда сломил ментальные щиты и покопавшись в моей голове, вытащил на свет глубоко запрятанный страх и смог спроецировать соответствующую картинку.