Костер в белой ночи
Шрифт:
Чего боялся он больше всего, случилось: подвернулась на ослизлой колодине нога. Острый сук глубоко рассек от уха до бороды лицо. Боль ударила от лодыжки к бедру. Кеша поднялся, до хруста сжимая кулаки и скрежеща зубами. Пошел, всем телом припадая на здоровую ногу.
«Разойдется, — подумал о ноге и ладонью смахнул кровь с лица. — Пристынет! — Заныла правая рука, и он только сейчас заметил, что все еще сжимает рукоять ножа в застывших каплях крови. — Впервой зверя убил не ради добычи… Разом… С одного взмаха… Путались, ускользали мысли. — Раз — и все…»
И снова упал
— Нет, шалишь! Еще не конец, — то ли думал, то ли шептал, с трудом проталкивая в легкие густой, смрадный воздух. — Откуда огонь?! — впервой задал себе вопрос и не нашел ответа. — Огонь! Огонь! Почему? Зимою пожар? Огонь?..
Он уже не бежал и не шел. Он кидался вперед, падал и снова кидался. Так идет посуху к воде рыба, выброшенная на берег. А где-то рядом, чуть впереди и слева, ломился через тайгу Рваное Ухо. Медведь дважды пытался пересечь опередившую и вышедшую на его путь стену огня. И оба раза шарахался прочь, закладывая круги в поисках выхода. Шедший по вершиннику пламень обрушил на него золотые искры, ожег тело. Затлела, запепелилась шкура. И зверь, рухнув, рыча и воя, катался в снегу, притушивая огонь, и снова бежал тайгой, преследуемый запахом паленой шерсти.
В неглубокой, вымытой весенними водами и дождями влумине, до камней разбороня снег, стонала медведица. Тяжелая, с большим животом, она грузно сидела, привалившись спиной к выскорью. Тело ее содрогалось, и стон раненой плоти и умирающей, в ней так и не народившейся жизни вырывался из оранжевой, в белых хлопьях пены, пасти. Медведица уже не могла ни ползти, ни рвать когтями землю. Она сидела, широко раскинув лапы и уронив меж них живот.
Рваное Ухо прытко, насколько позволяли слабеющие силы, прошел мимо, сторонясь ее взгляда и запаха. Среди дыма и гари он различал этот запах.
Огонь бежал по тайге золотыми внежигами. Прыгал светлячками с ветки на ветку, кружил шмелями. И вдруг, разом охнув, охватывал деревья от подножья до вершины. Снопы искр, черные клубы дыма и лиловые языки пламени, словно бы выброшенные неведомой силой, взмывали в небо. И стена огня рассекала тайгу, а внежиги, светлячки и шмели, шипя, плюясь и гудя, снова забегали вперед, обгоняя оранжевый вал. Таял, пузырился снег, вспухали и лопались стволы елей, раскалывались камни и деревья, выламывая ветви, корчились в агонии.
Низкое небо с тяжелыми тучами прижимало дым, и было уже не понять, где начинается земля и кончаются тучи.
Сник, улегся ветер, но от этого пожар не стал тише. Вал огня шел уже сам по себе, ветер сделал свое дело. И теперь дремал, оттягивая время, когда на материке люди почувствуют запах пожара.
Звериная тропа круто пошла вниз, вдруг снова разбившись на сотни отдельных следов. В затухающем сознании мелькнула мысль: «Вырвался!..» Даже сейчас, в минуты, казалось бы, непоправимой беды, глаза продолжали замечать тайную жизнь тайги.
В дымящейся одежде, с обгоревшим лицом и руками выполз Кеша из огня, жадно, как зверь, прихватывая спекшимися губами снег.
Тайга обрывалась, подсеченная камнепадом. Где-то позади осталась плотная завеса дыма, и воздух, такой невесомый и чистый, разом наполнил легкие, причиняя боль, вызывая кашель. Кеша кашлял, отплевывая черные сгустки крови и копоть. Он силился встать совсем так же, как встреченный им олененок, и не мог сделать этого. Кашель катал его по снегу, выворачивал, трепал голову, выламывая ребра. Ему не было конца. Все внутри Кеши пылало. Хотелось пить, нестерпимо болело разбухшее лицо в черных пятнах ожогов. Непослушными пальцами охотник хватал снег, заталкивал его в рот, но кашель не давал остудить пылающее горло.
«Нет, врешь, оклемаюсь!» — думал Кеша.
Прояснялись мысли, собиралась и крепла воля. Человек снова, уже в который раз, возвращался к жизни.
Кашель кончился неожиданно. Кеша повернулся на спину и полежал, прикладывая к губам и лбу пригоршни снега. Он медленно, помалу, тянул сквозь зубы редкую, пахнущую дымом влагу, и она тут же на языке высыхала, не принося облегчения жаждущему телу.
Снова попробовал встать и снова не смог. Тысячи красных червячков завозились в глазах, где-то глубоко внутри, у сердца, лопнула струна, и сухой звон наполнил уши.
И вдруг Кеша отчетливо различил стук мотора.
«Кунгас, — отметил. — Блазнится?» Но мотор действительно стучал совсем рядом с осыпью, под скалами.
«Люди! Неужели пришли люди? Люди! Дорогие! Я так ждал вас! Наконец-то! Люди, хорошие вы мои!»
Поборов оморочь, Кеша подполз к краю камнепада, сорвался с него вместе с сугробом. Как на ледянке, скатился с осыпи и медленно, стараясь как можно меньше увлечь за собой камешника, пополз вниз, к скалам.
Мотор работал все громче. Его только что пустили и сейчас прогревали.
«Уйдут, господи, уйдут, — думал Кеша, все ниже и поспешнее проталкиваясь к скалам. — Неужто решили, что сгорел я? Неужто уйдут? Люди!» — хотел крикнуть, но не смог. Горло, перехваченное болью, издало тоненький, шипящий звук.
А мотор работал уже в полную силу. Рев то поднимался до высокого визга, то ходил равномерно и густо.
Ну, вот и скалы. Осыпь круто поворачивала влево и эастывшим камнепадом отвесно обрушивалась вниз. Кеша пополз вправо, тут была ровная крохотная площадка с двумя голыми останцами у края и малой березкой. Кеша согнул руку, взяв тоненький ствол деревца под левый локоть, кисть распухла и не сгибалась. Упершись правой ногой в останец, посунулся вперед и заглянул туда, откуда неслись хлесткие удары волн и стук мотора.
Внизу Кеша увидел людей. Их было пятеро. Один держал на волне кунгас, не давая прибою выкинуть его на камни. Четверо остальных копошились на берегу. Охотник хотел крикнуть: «Люди! Тут я! Вот он — живой!», но не смог. Снова подступила к сердцу оморочь.
Он отвалился на площадку, стараясь победить дурноту. Людей Кеша видел одно мгновение. А хотелось смотреть на них долго. Он скучал о них, и думал, и помнил всегда.
И снова поборол Кеша слабость. И снова потянулся всем телом, чтобы глянуть на людей и дать им знак. Вот они, люди, совсем рядом. Они суетятся, что-то несут к прибою на руках, перекликаются, за шумом моря голосов не слышно.