Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы
Шрифт:
— Смотрите же! Скорее! — закричал Кешка, но все пассажиры и так уже облепили окна, причмокивали языками и говорили всякие красивые слова.
Море чуть заметно шевелилось, будто дышало, вспыхивало мгновенными иголками бликов и обдавало таким спокойствием, такой силой, что Кешка сразу почувствовал: здесь ему будет хорошо.
В новом городе дома были белые. Всюду росли невиданные деревья, а по улицам ходили необыкновенные люди — красивые и весёлые. Мужчины пускали зайчиков ослепительно белыми штанами, а женщины были такие разноцветные, что рябило в глазах.
Кешка шагал рядом с мамой, и рот его сам собой растягивался до ушей. Он видел, что мама тоже стала необыкновенной. У него была самая красивая мама на свете.
Поселились они в маленьком домике у самого моря. Толстая ласковая хозяйка хлопотала и так радовалась, будто Кешка и его мама самые близкие люди.
— Ох же ж ты мой беленький, худышечка ты моя! И что ж ты такой бледненький, что ж?! — говорила она и гладила Кешку по голове пухлой ладонью. — И какой же ты заморышек! Ну ничего, тётя Люба с тебя человека сделает.
Мама немножко смущалась. А Кешка даже на «заморыша» не обиделся. Ему здесь всё нравилось: и улица, и дом, и хозяйка.
В день приезда возились допоздна — переставляли мебель по маминому вкусу, разбирали вещи, мыли полы. Кешке не терпелось поскорее удрать из дому, сбегать к морю. Но так и не удалось: мама бы без него не справилась.
Легли поздно, и Кешка сразу же уснул как убитый.
Утром, ещё не совсем проснувшись, он почувствовал, как солнечный луч тёплым пальцем упёрся ему в подбородок и медленно пополз вверх. Кешка ждал. Луч шевельнулся, пощекотал губы и остановился на переносице.
Кешка чихнул и окончательно проснулся. Шлёпая босыми ногами, он прошёл на маленькую веранду, загрохотал умывальником, зафыркал колючей холодной струйкой.
Мамы не было. На столе стоял стакан молока, рядом лежали две ватрушки. Кешка наскоро перекусил и выскочил на улицу.
Он стоял на тротуаре и раздумывал. Это было замечательно: куда ни пойти, везде интересно, всё незнакомое.
Кешка поднял голову и обомлел — прямо перед ним торчала узкая, как башня, гора. Вся она была будто бы в кудрявой тёмно-зелёной шерсти, а белая верхушка игольчато вспыхивала на солнце, горела и переливалась.
— Эй ты, белобрысый, а ну-ка иди сюда, — сказал кто-то.
Кешка обернулся и увидел толстого загорелого мальчишку с громадным, лоснящимся носом. «Эк, носище-то какой!» — изумился про себя Кешка и подошёл, улыбаясь.
— Чего зубы скалишь? — крикнул мальчишка и сделал неуловимое, но явное враждебное движение. Он оглядел Кешку с ног до головы прищуренными глазами и сказал:
— Ты тётки Любы квартирант. Квар-ти-рант, — повторил он с таким выражением, что Кешка понял: быть квартирантом очень стыдно.
Кешка перестал улыбаться и стоял выжидая. Носатый хищно пригнулся и пошёл на него. Кешка попятился.
— Ага, удираешь, белобрысый! Боишься! — радостно завопил носатый. — Сейчас ты у меня схлопочешь, от меня не удерёшь! Не таких лупили!
— Ну? — тихо спросил кто-то.
Из соседней калитки вышел мальчишка в майке и синих трикотажных штанах. У него был облупившийся и короткий нос, выгоревшие до рыжины волосы и серые бесстрашные глаза.
— Кого же это ты лупил, Таракан? — спокойно спросил он.
Носатый сразу как-то сник и заискивающе заулыбался:
— Да это я так, Санька. Тут у тётки Любы квартирант объявился. Я к нему подошёл, а он испугался.
— Тебя?
— Ага, меня, — закивал носатый. — Такой пугливый квартирант.
Санька равнодушно оглядел Кешку, пожал плечами и неторопливо пошёл по улице.
Кешка хотел побежать за ним, догнать, объяснить, что это всё враки, ничего он не испугался, просто попятился от неожиданности. Пусть Санька не думает ничего такого, Кешка не трус. Он у себя дома, в Сибири, однажды три дня проплутал в тайге, заблудился. И совсем не боялся. Ну может быть, самую малость.
Но Кешка ничего этого не сделал. Ему было неловко. Он стоял и глядел, как медленно удаляется крепкая, решительная Санькина спина.
Потом Санька завернул за угол, а носатый мелкими шажками подошёл к Кешке и очень больно треснул его по шее. И сразу убежал. Кешка и опомниться не успел.
С этого дня у Кешки началась унылая жизнь. Всё получалось как-то не так, нехорошо. Помимо Кешкиной воли происходили разные неприятные события. Кешка делал глупости одну за другой и не мог остановиться. Будто кто-то посторонний — зловредный и вздорный — двигал Кешкиными руками, ногами и языком.
А настоящий Кешка был заколдован. Он изо всех сил хотел освободиться и закричать всем, что он не такой, он хороший. Он же Кешка!
Ему казалось, что носатый Таракан раззвонил всем мальчишкам о том, как он треснул его, Кешку, и не получил сдачи. «Струсил, струсил», — кривилась перед Кешкиными глазами ненавистная лоснящаяся рожа. А недосягаемый мужественный Санька презрительно улыбался и отворачивался.
Кешка заходился от этих мыслей. Он рыскал по улице худой, узкий, весь какой-то заострившийся и искал… «Я им покажу «струсил», — бормотал он, — они узнают!»
…Вот пятеро мальчишек играют в чижа. Подходит Кешка. Насторожённо осматривает компанию. Мальчишки переглядываются. Один что-то говорит. Смеются. «Надо мной», — решает Кешка и стискивает зубы. Лицо у него напряжённое, как сжатый кулачок. Он неторопливо подходит, берёт прямо из-под биты чижа и забрасывает его на крышу.
От такого невероятного нахальства мальчишки цепенеют, вытаращиваются на Кешку и бесшумно шевелят губами. Соображают.
Кешка длинно сплёвывает и усмехается.
Тогда начинается драка. То есть дракой это назвать нельзя. Какая же это драка, если пятеро лупят одного? Но Кешка не удирает. Он вертится, отпрыгивает и умудряется каждому влепить хоть разочек… Потом кто-нибудь из взрослых разгонял мальчишек, и Кешка гордо шёл домой.