Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы
Шрифт:
Делает, делает — кажется, ровные, как лучинки. Склеит, посмотрит издали — дуга и всё тут, хоть плачь.
Наконец Андреич сжалился, взял три самых кривых из забракованных Женькой, повертел их над горящей свечкой, подогрел, поколдовал и протянул Женьке — мачта была ровнёхонькая.
Такой он был — Андреич! Чего он только не знал и не умел!
Иногда он собирал
— Вот скажи мне, Женька, какое дерево лучше всего для нашего дела годится? — спрашивал он.
Женька и остальные ребята выжидающе глядели на него.
— Для нас первое дерево липа. Её вы и строгаете. Самое мягкое дерево и самое вязкое. Лёгкое оно, не колется и шлифуется отлично. А скажем, на вёсла, на настоящие вёсла, какое дерево пускать? Только ясень. Пружинит он и не ломается. А вот уж, кажется, проще пареной репы: из какого дерева лучше всего сделать рукоятку для молотка или, допустим, для кувалды? Не знаете? Так я вам скажу: только из рябины. Дольше всего будет служить. Да что там толковать — каждая вещь, каждый материал, если его с умом приспособить, может себя так обозначить, что ахнешь. Разгадать их только надо. Казалось бы, ольха — самое бросовое дерево — ни в поделку, ни строить из него нельзя, а вот если, к примеру, надо рыбу коптить или мясо, то лучше ольховых дров нет. Дым у них особый. Так-то, салажата! Учитесь, пока жив Андреич!
И мальчишки учились.
Женька ходил с исцарапанными, порезанными руками, вечно в опилках и стружках, но такой счастливый, что тётя ругала его вполголоса.
— Женечка, чертёнок ты этакий, ты только погляди на себя! Вчера только рубашку тебе выстирала. Ты что, в стружках валялся? — всплёскивала она руками.
Женька усмехался:
— Уж ты скажешь, тётя! В стружках валялся! Я работал! Сегодня корпус закончил.
— Ну и я работала. Полы натирала. Так что возьми щётку и приведи себя в порядок. Такую чушку я в комнату не пущу.
Тётя не терпела беспорядка. Всюду у неё были разложены накрахмаленные вышитые салфеточки, скатерти, дорожки, и попробуй только что-нибудь запачкай или даже просто сдвинь с привычного места — тогда держись.
Дядьке вообще-то нравилась вся эта чистота.
— Морской порядочек, — говорил он.
Но иногда он жаловался Женьке, что устал от всех этих дорожек.
— Лишнее это. На корабле ни одной салфеточки не увидишь, а не хуже. Лучше даже. Просторнее.
Балагина мама пришла однажды в мастерскую, поговорила с Андреичем, потрогала мизинцем сверло и осталась довольна. А уходя, сказала:
— Петенька, ты работай, только эти острые штуки, мой сладенький, лучше не бери. Ты крась лучше. Кисточки — они такие мягкие.
Пухлые Балагины щёки медленно залило румянцем, он с ужасом глянул на ребят и опустил голову. А Андреич отвернулся и гулко раскашлялся.
Потом, когда мать ушла и Балага взял стамеску, Женька сделал испуганное лицо, бросился к нему и закричал:
— Положи скорее, брось её, мой сладенький! Возьми лучше кисточку.
Ребята засмеялись, но Андреич ужасно рассердился и коротко сказал:
— Прекрати. Ещё раз услышу — выгоню. Тоже мне, мастер — золотые руки.
Балага ожил, а Женьке стало как-то не по себе.
Он представил на месте Балаги себя и даже головой замотал.
Потом они шли с Балагой домой и молчали. А у Петькиного дома Женька сказал:
— Слышь-ка, Балага… Это… Хочешь, давай вместе клипер делать станем?
Балага счастливо улыбнулся и ответил:
— Не. Я эсминец делаю. С электромотором.
Они постояли ещё немного, поковыряли землю носками ботинок, потом Балага сказал:
— Вот видишь, я же тебе г-говорил, а ты не хотел. Андреич-то, а?
— Да-а, — сказал Женька и побежал домой.
4. Позвольте вам сказать, сказать…
— Как дела, братишка? — спросил дядька.
— Кончаю. Сегодня мачты установил. Завтра прилажу марсы, салинги — и можно будет красить.
— Соображаешь! Значит, паруса после окраски?
— Не имеет значения, можно и до. Палуба и рангоут полированные.
— Верно, Женечка. Верно.
Дядька каждый вечер расспрашивал Женьку о клипере. Говорил он с ним серьёзно и уважительно.
Тётя поглядела насмешливо на обоих и покачала головой.
— Эх, бездельники вы, бездельники! Мне бы ваши заботы, — сказала она. — Женьке-то хоть простительно — малец, а тебе-то уж… Всё в бирюльки играешь. Что это там за сало ты хочешь прилаживать, Женька?
Дядька промолчал, а Женька ответил нарочито спокойным голосом:
— Не сало, а салинги, тётя. Это такие площадки на мачтах. Самые высокие. Сначала идёт площадка — марс называется, потом салинг, а выше уж только конец мачты — клотик.
Дядька снова оживился.
Когда он думал или говорил о море и кораблях, лицо у него преображалось, молодело. Он даже выше ростом становился.
Но если тётя замечала это, она тут же говорила что-нибудь обидное, и дядька сникал, хмурился.
Никак Женька не мог понять тётю. Что она каждый раз взвивается, как только услышит о море?
Порой ему казалось, что тётя чуть ли не насильно привезла дядьку в этот город, спрятала, схоронила его от моря и теперь всё время боится, что он сбежит отсюда к любимым своим кораблям.
— Дядя, а помнишь, мы читали книжку писателя Грина про моряков и разные весёлые города?
— Помню, Женька, — дядька задумчиво улыбнулся.
— Там есть песенка про салинг.
— Есть. А ты её помнишь?
— Ага. Тётя, послушай:
Позвольте вам
Сказать, сказать,
Позвольте рассказать,
Как надо паруса вязать,
Да, паруса вязать!
Позвольте вас