Костры Фламандии
Шрифт:
– С вашего позволения, я верну ему оружие, – мгновенно сумел отреагировать д’Артаньян. – Как всякий доблестный офицер, он вполне заслуживает того, чтобы мы отпустили его под слово чести, подарив ему жизнь.
– Ну, если вы так решили, – процедил принц, явно недовольный вмешательством лейтенанта мушкетеров. – Можете считать, адъютант, что это и моя воля.
– Слушаюсь, ваша высочество, – склонил голову майор. – А глядя, как де Морель возвращает обрадованному капитану его шпагу, едва заметно улыбнулся непонятной грустной улыбкой. Уж кто-кто, а он, адъютант главнокомандующего, хорошо знал, что все пленные, которые до сих пор представали перед глазами де Конде, кончали жизнь на виселице.
– Вы свободны, – перевел капитану де Морель.
Тот отсалютовал шпагой и поклонился главнокомандующему, потом д’Артаньяну.
– Не торопитесь, капитан, – остановил его мушкетер.
– Я должен оставить обязательство прислать сюда кого-нибудь с выкупом?
– Сначала адъютант командующего выдаст вам бумагу о том, что вы отпущены на свободу, иначе через два двора отсюда вас снова схватят. Не так ли, господин майор?
– Еще бы! Испанец в расположении войск! Но ваш капитан обязательно получит такую бумагу. Мы отпустим его под слово чести.
– Без какого-либо выкупа, – уточнил д’Артаньян. – В конце концов, это ведь мой пленник.
Адъютант недовольно покряхтел, а затем тут же обратился к главнокомандующему:
– Так мы все же выступаем на Дюнкерк, ваше высочество? Командиры ждут вашего приказа.
– Выступаем, причем немедленно! – пришел в себя главнокомандующий. – Если уж мы опоздали к штурму, то, по крайней мере, должны успеть к триумфальному шествию победителей.
К полудню весь город уже был в руках казаков. Однако испанских солдат и самих дюнкерцев удивляло, что в эти часы, по существу, не происходило ничего, что обычно происходит в городе, в который с боем вошли полки наемников. Не было ни грабежей, ни насилия, ни казней.
И хотя то здесь, то там все еще вспыхивали стычки, затевали их, как правило, испанские офицеры, которые никак не могли усмирить свою гордыню и сжиться с мыслью, что их мощная крепость пала с первого штурма.
А еще побежденные заметили: если, засев в некоторых домах дюнкерцев, испанцы отказывались сдавать оружие, казаки терпеливо предлагали им сразиться. И это уже было не убиение, а то ли дуэль, то ли рыцарский турнир. Причем остальные казаки и французские моряки превращались в зрителей. Как в настоящем турнире, схватка длилась до первой раны, первой капли крови. А раненого испанца перевязывали все вместе, также старательно и неумело, как и своего земляка.
Единственным местом, где еще действительно шел бой, оставался особняк на площади неподалеку от городской ратуши. Отряд казаков, укрывшихся в подъездах напротив, осаждал здесь несколько десятков испанцев. Схватка явно затягивалась. Идальго сдерживали пыл наемников редкими выстрелами, однако выходить на улицу и вступать в открытый бой не решались. Точно так же, как победившим в сражении казакам не хотелось гибнуть во время бессмысленного штурма какого-то безвестного дома.
Но даже в осаде этой, последней, «крепости» постепенно наступала развязка. Вот, сраженный метким выстрелом, упал какой-то офицер. Седоусый казак, с морщинистым, обожженным солнцем и ветрами лицом, удивляя своей прытью, перебежал через улицу и подобрал на мостовой выпавший из его руки пистолет с роскошно отделанной рукоятью.
Осел, раненный в плечо, другой испанец, очевидно, пытавшийся оттащить убитого в комнату. Еще один идальго, пронзенный метко брошенным копьем, свесился из окна-бойницы, и только упершееся в мостовую древко не позволило ему вывалиться наружу.
Именно в эти минуты из-за угла улочки, впадающей в центральную площадь, появился Гуран. Он был без коня. Полы изорванного полусожженного кафтана развевались, как две части боевого знамени на теле знаменосца, первым ворвавшегося в город. Сотник уже пребывал в явном подпитии, и потому не просто шел, а гордо шествовал, совершенно не обращая внимания на все то, что происходило вокруг.
Величие победного шествия сотника стало еще более убедительным, когда вслед за ним показались вдвое казаков, кативших впереди себя бочки с вином.
Бой каким-то образом сам собой прекратился. Словно забыв о существовании друг друга, противники – кто очарованно, кто очумело – смотрели на триумфальную процессию. В бочках находилось богатство, за глоток которого каждый из этих истомившихся жаждой воинов готов был поступиться сейчас славой Дюнкерка.
Для испанцев появление казарлюги-великана в сопровождении двух «виночерпиев» стало еще и последним доводом абсолютной бессмысленности сопротивления. Только сейчас они, отрезанные от остальной части города, убедились, что сопротивление действительно сломлено, крепость в руках противника, и настало время каждому из них, победителям и побежденным, выпить отведенную судьбой чашу.
– Эй, хлопцы! – крикнул сотник во всю мощь своей глотки, обращаясь к выглядывавшим из окон-бойниц испанцам. – Сколько можно воевать?! Все православные души уже давно вином причащаются, а вы палите и палите!
Из одного из окон раздался выстрел. Из бочки мгновенно вырвалась струя красного вина.
– Что ж ты делаешь, иродова твоя душа! – вскипел кативший ее десятник Варакса. – Он, дурак, думает, что это я бочку с порохом подкачиваю! – и, без особой потуги подняв над собой бочку, начал ловить ртом искрящуюся на солнце струю.
Одни казаки великодушно посмеивались, другие, затаив дыхание и жадно глотая запекшуюся во рту слюну, молча следили за Вараксой, бессловесно умоляя его: «Да остановись же ты, аспид! Оставь хоть глоток, душа твоя очерствевшая!»
Но все почему-то вели себя так, словно твердо знали: выстрел, просверливший этот бочонок, был последним. Никому и в голову не придет стрелять в человека, подставившего страждущую душу под струю прохладного красного вина.
Только эта бесшабашность их, возможно, и удерживала испанцев от продолжения стрельбы. Свесившись с балконов и окон, совершенно позабыв об опасности, они показывали на Вараксу шпагами и руками, что-то выкрикивали и смеялись.
– Я желаю знать, какие условия сдачи в плен! – на ломаном французском прокричал офицер, протиснувшись к перилам центрального балкона. – Кто старший вашего отряда?! Мне нужны условия!
– Что он там кричит?! – осмотрелся сотник Гуран, пытаясь найти кого-то, кто сумел бы перевести.
– Так ведь оставить вина требует, душа его пересохшая, – предположил самый смышленый из казаков.
– Ну и наглость же! – сразу же возмутились остальные в несколько голосов. – А какого ж дьявола нужно было в бочку сдуру палить?!