Костяной браслет

Кроссли-Холланд Кевин

Когда девушка завела с Одиндисой разговор о шаманке, та сказала ей:

— Я могла бы остаться там навеки. Там все живое. Воздух, истоптанная трава, шерстяное полотно шатра — все они были живы и как-то связаны между собой. Не могу объяснить.

— Ты уже объяснила, — откликнулась Сольвейг.

— Они все часть чего-то большего, как пять пальцев, составляющих руку, — взволнованно продолжала Одиндиса.

Но это заставило Сольвейг вспомнить о Виготе, и она вздрогнула.

— На следующее утро все оставалось

таким же, — рассказывала ее спутница. — Туман плыл над рекой — туман, рожденный, чтобы менять обличья, живой! И я увидела само солнце, что запуталось в росинке. В капле росы, что дрожала среди травы.

Сольвейг вздохнула, улыбаясь:

— Ты говоришь так, как я чувствую.

— Иногда следует говорить, не задумываясь над словами. Мысли могут помешать словам.

— А что значили слова шаманки? — спросила ее Сольвейг. — Одна новая жизнь. Один умрет заживо. Одна новая смерть.

Одиндиса медленно покачала головой:

— Три пророчества, но у каждого может быть несколько значений. И, Сольвейг, «золотая девушка»… разве не тебя она имела в виду?

— Я не знаю, — ответила та.

— А я знаю.

— Она спросила, достаточно ли во мне силы, хватит ли мне ее. Но сейчас я чувствую себя сильнее, чем когда-либо раньше.

— Твой путь делает тебя сильней.

— Может быть, наш путь расскажет нам, что значили ее предсказания. Дрожащая капля росы, лосиный рев и атласная лента реки. Все это расскажет.

Одиндиса улыбнулась:

— Новая жизнь, смерть заживо и новая смерть… Все они связаны между собой.

— Завтра, — объявил Михран, — нам предстоит волок.

Его широкая улыбка обнажила все зубы.

Сольвейг прищелкнула языком:

— Я все слышу: волок, волок. Но так и не поняла, что же это значит.

— Все долгое время, пока вы путешествовали, эта лодка несла вас. А теперь вы нести эту лодку.

— Что за околесица! — тут же возразила девушка. — Можно понести ялик или рыбацкую лодочку, но не это судно. Мы же не великаны и не богатыри какие-нибудь.

С каждым днем, с каждой милей река продолжала петлять, пока не сузилась до двадцати шагов в ширину. И вот на рассвете, когда они на веслах прошли по одной из излучин, их взору предстала своеобразная пристань, эдакий широкий деревянный скат.

Почти сразу раздались рев рожка, возгласы, и на берег высыпала дюжина людей, мужчин и женщин.

— Они волочат корабли, — поведал девушке Михран. — Старые друзья.

Двое мужчин соскользнули по илистому скату, удерживая сосновый валик, похожий на скалку для великана. Они зашли в воду почти по пояс и встали лицом друг к другу напротив носа лодки, а их товарищи остались стоять по двое на пристани со своими валиками, поджидая путников.

Торстен приказал команде направить лодку прямо на скат.

— А ну подналяжем! — кричал он. — Вперед!

Те, что стояли в воде, опустились на колени (река доходила им теперь до горла), и судно Рыжего Оттара проскользило по их валику к следующему, а потом еще к одному.

И тут же рабочие принялись привязывать канаты к носу и планширам корабля — один из них заарканил своей веревкой форштевень. Пока лодка была еще в воде, некий мужчина зацепился за борт и стал подтягиваться. Михран, уже стоявший на корме, протянул ему руку.

— Их старшина, — объявил он Рыжему Оттару. — Трувор.

— Трувор? — переспросил тот.

— Так его зовут.

Сольвейг в изумлении смотрела на него. Он был обнажен до пояса, и грудь его, плечи и руки усыпали татуировки. На левом предплечье красовался дракон, на плече — огромная звезда, на ребрах…

Девушка попыталась разглядеть рисунок, и Трувор рассмеялся. Он повернулся к Михрану и что-то проговорил.

— Ты хочешь? — спросил проводник у Сольвейг. — Он говорит, ты хочешь?

— Хочешь что?

— Его!

— Его?!

— Нет, нет! — замахал Михран руками. — Как у него.

Он жестами попросил Трувора повернуться, и Сольвейг увидела, что на спине его широко раскинуло ветви огромное дерево.

— Каждый рисунок, чтобы исцелить, — сказал Михран. — Сломанная рука, сломанное плечо, сломанное ребро… Трувор говорит, что у него семнадцать татуировок.

Пока перечисляли его раны, старшина словно светился от гордости. Он рассмеялся и ударил себя в грудь.

— У него не разбито только сердце, — с ослепительной улыбкой объяснил Михран. — Трувор говорит, его жена — молот и иглы.

— О да, — отозвался Рыжий Оттар. — Наши пращуры тоже украшали себя татуировками в честь ранений и недугов.

— Что он имеет в виду? — спросила Сольвейг. — Молот и иглы…

— Так делают татуировки, — рассказал Оттар. — Можешь спросить Одиндису, она знает.

Сольвейг вздрогнула.

— Но… — начала было она.

— Достаточно, — оборвал ее шкипер. — Мы сюда не о татуировках пришли говорить. Я полагаю, Трувор хочет поговорить об оплате.

Рыжий Оттар предполагал правильно. Но, хотя он и отослал Сольвейг, до нее доносились обрывки спора, и затем шкипер сказал:

— Ну что ж, так или иначе, вы провезли меня по своим валикам. Выбора мне не остается, а?

Как только Рыжий Оттар с Трувором ударили по рукам, Торстен отвязал Вигота (тот вел себя уже значительно спокойнее), и все высадились на берег. По одному они спрыгнули с носа на деревянный настил и взялись за работу. Команда помогала стоявшим на берегу, подталкивая лодку и дергая за канаты до тех пор, пока из взбаламученной реки не показался корпус. С него капала вода, и он был сплошь покрыт комками и лентами водорослей. Кое-где бока его украшали раковины моллюсков.