Кот в сапогах, модифицированный

Белов Руслан

Сказав это, Надежда приказала официанту убрать тарелку и подать десерт.

— Олег Миловский — это второй муж? — спросил я, отпив глоток вина. В чем, в чем, а в вине в этом сумасшедшем доме знали толк.

— Да. Я соврала, что о Мише не помнила из-за психоаналитиков. Просто Алик был такой. Как только я его увидела, так тотчас поняла: мужчин, кроме Алика, на свете нет. Ни одного. Потому что все остальные по сравнению с ним — ничто. Он был всех красивее, всех сильнее, всех умнее и обаятельнее. И он смотрел на меня, как на единственную женщину на Земле. Потому я его совсем не ревновала, хотя все женщины оборачивались ему вслед. Да, не ревновала, и у нас была сплошная романтика,

все как в старину. До свадьбы мы лишь несколько раз робко поцеловались. Ты представляешь, я зарделась, когда он в первом нашем танце положил руку на мою попу… И он тоже, кажется, покраснел. Да, покраснел… Мы были первая в Москве пара… Обе столицы на нашей свадьбе гуляли. А утром я сказала ему, что ухожу совсем, что он мне не нужен…

— То, что произошло в постели, не шло ни в какое сравнение с тем, что вы испытали в разбитой машине?

Я вспомнил Наташу. Наверное, потому что все, что я испытал с другими женщинами, не шло ни в какое сравнение с тем, что я испытал за те часы, что она была рядом. Господи, когда же я ее увижу? Увижу ли вовсе? Ее завораживающее личико? Ее манящее существо? Услышу ли ее голос, плавящий сердце? Нет, не увижу и не услышу… Это невозможно, как невозможно небесное счастье. И все из-за этого идиотского замка… Так завязнуть в нем! Странно, что я вообще ее вспомнил… Да была ли она? Есть ли на свете?

Сухой голос Надежды вмиг рассеял мои мысли.

— Да. То, что было в постели с Аликом, не шло ни в какое сравнение с тем, что было с Мишей, — сказала она отстраненно, видимо, воскрешая в памяти образы своей второй первой брачной ночи. — Я говорила, что после Миши у меня никого не было, и потому не было возможности опуститься на землю к чувствам обычной силы… Да и добрачная романтика с пыланьем щек, дрожаньем рук и признательных слов лишь навредила нам — вожделение всегда богаче и приятнее своих физических плодов.

— Понимаю. То, что вы испытали с Аликом, было похоже на оргазм в машине, как вспышка истощившейся трехрублевой зажигалки похожа на вспышку молнии.

Надя подняла сузившиеся глаза:

— Не было никакого оргазма, хотя по определенному параметру Алик превосходил Мишу, по меньшей мере, на дюйм.

Я засмеялся.

— Вы чему смеетесь?

— Да теперь понятно, почему Миша нуждался в ледниковых трещинах. Все в мире объясняется просто.

— Может, вы и правы… — посмотрела она внимательно и я, поняв, что девушка вспомнила мои параметры, решил вернуть ее мысли в прежнее русло:

— Так вы и в самом деле распрощались с Аликом после первой брачной ночи?

— Нет, конечно. Вечером он позвонил и сказал, что покончит с собой, определенно покончит, если мы не встретимся для объяснений. Мы поехали в тихий загородный ресторан, и я ему все рассказала. Я сказала, что не смогу с ним жить только лишь для того, чтобы было с кем появляться на свет, вести хозяйство, ездить на курорты, рожать детей. Все это необходимо, этого требуют стереотипы и физиология, но зачем все это, если нет чувственной любви, если нет к ней искреннего стремления?

Олег меня понял. А может, и не понял, а просто необыкновенно любил. Он сказал, что без меня ему все равно не жить, и потому готов хоть сейчас ехать в Азию, в Антарктиду, к самым большим в мире ледникам с самыми глубокими в мире ледниковыми трещинами.

Я почувствовала, что он говорит искренне, и влюбилась сильнее прежнего. Да, сильнее, потому что поняла, что этот человек готов отдать жизнь за мои глаза, полные любви, за мои руки, источающие нежность…

— Психиатры это назвали бы это синдромом Клеопатры, — покивал я. — Хотите, я угадаю, чем закончился тот вечер?

— Чем? — посмотрела револьверным глазком.

— Сексом

в телефонной будке на Красной площади. И последующим приводом в отделение милиции, в котором вы откупились за двести долларов.

— На Красной площади нет телефонных будок…

— Это вы тогда выяснили?

— Да, — сказала иронично, с превосходством знатока. — А вы делали это в телефонной будке? В телефонной будке днем и в людном месте?

— Нет, конечно.

— Как-нибудь сходим. Вы с ума сойдете от ощущений. Представьте, я вас целую, упав на колени — губы мои тонки, теплы, эластичны, а мимо имярек со звереющими глазами упорно тащится с тяжелыми сумками, за одну тянет сзади дочь, тянет, пища противно сквозь слезы: «Мама, купи, купи, купи, купи!» Вы видите это сквозь стекло боковым зрением, и кажетесь себе богом, а движения стоящей на коленях полубогини, мои движения — ступеньками, которые возносят вас все выше и выше. Представьте, вы входите в меня раз за разом, восторженно входите, резкими толчками, я постанываю от вожделения того, что, может быть, следующий удар разорвет мое влагалище, разорвет матку, разорвет всю, разорвет чудовищным взрывом удовольствия, разорвет плеву жизни, а по дороге мчится скорая помощь, и в ней лежит имярек в кислородной маске, весь в боли, весь в крови, весь исколотый капельницами, весь жалкий, весь лишний, весь презираемый женой, сидящей в ногах…

Мне показалось, что Надежда вовсе не говорит, а дует в гипнотическую дудочку, дует, желая затащить меня если не в телефонную будку, то хотя бы в экстремальную кровать на трех ножках и с торчащими пружинами. Тотчас я скривил лицо неприятием скабрезности и перебил:

— Ну и сколько он протянул?

— Кто? — хлоп-хлоп ресницами, удлиненными тушью на 23 процента.

— Алик. Второй муж. Всех красивее, всех сильнее, всех умнее и обаятельнее. Который смотрел на тебя, как на единственную женщину. И которого ты бросила. Потому что оргазм, испытанный тобой в первую вашу брачную ночь был похож на оргазм с Мишей, оргазм в машине, зависшей над пропастью, как вспышка истощившейся трехрублевой зажигалки похожа на вспышку молнии. Напомню, что Миша был майор, настоящий мужчина. Воевал в Приднестровье, в Югославии, на стороне сербов. Как и я, написал несколько книжек. И покорил несколько семитысячников на Северном полюсе и восьмитысячник на Срединно-атлантическом хребте.

— Ты мне не веришь… — покивала Надежда.

— Почему не верю? Верю, — наверное, я не лукавил. — Так сколько протянул Алик?

— Долго. Полгода. Мы делали это под пулями талибов в Афганистане… Целый роман можно написать, о том, как мы туда добирались, как все устроили с помощью американцев, и как они, эти дикие пуштуны, эти сексуально не раскрепощенные дикари, бесновались, видя в бинокли наши раскрепощенные голые задницы, как стреляли из гранатометов и станкового пулемета…

— Класс! Расскажи подробнее, мне интересно, я бывал в Афгане, — что-то во мне, располагавшееся ниже пояса, хотело вновь услышать звуки гипнотической дудочки. Однако Надежда, затянутая вязким прошлым, продолжала говорить, не услышав вопроса:

— …Потом мы делали это на Средней Амазонке, в стае пираний — помнишь шрам у меня на ягодице? Ну, той, которая чуть меньше?

Я покивал, хотя шрама в упор не помнил. Ведь до второго раза — с обстоятельной прелюдией, с тотальными ласками и повсеместными путешествиями по закоулкам тел, у нас дело не дошло. Покивал, думая: «Пираньи, конечно, это пошло, очень пошло. Для байки пошло. А сунься к ним натурально? Продерут ощущения до хребта. Видимо, правду говорит — попади я в среду „сексуальных экстремалов“, да с их диагнозом, точно бы мимо пираний не проплыл».