Коулун Тонг
Шрифт:
— Эти задрипанные птичьи права? Тоже мне документы. Я говорю о документах, где между строчек написано: «Большой Брат смотрит на тебя».
— Какая разница, что там написано? У нас еще и британские паспорта есть.
— Паспорт Великобритании — это разрешение на выезд. Захотят — возьмут их да отменят. Захотят — заставят нас принять кидай-катайское гражданство. — Бетти, шумно чмокая, набрала полный рот «Майло». — Очень даже логично. Как ты сам сказал, Гонконг будет в Китае.
— Ты говоришь, что согласна получить китайский паспорт?
— Да я раньше удавлюсь. — Бетти вновь зачмокала, и Чепу показалось, что она сейчас извергнет напиток обратно: мать озиралась
— Ну продадим мы все мистеру Хуну. И что дальше? — спросил Чеп.
— Вернемся в Британию и найдем достойное жилье. Что-нибудь на побережье. Бунгало-шале. На условиях полноправного владения. И поновее.
Он снова почувствовал себя ее мужем.
— Там холодно и тоскливо.
— Дешево и привольно, — отрезала она. — И у нас будет — сколько там? — миллион гиней.
Слово «миллион» в устах его матери казалось полной нелепицей. Как только оно срывалось с ее языка, лицо у Бетти глупело. Чеп в принципе мог вообразить себя владельцем миллиона фунтов, но представить, как будет этот миллион тратить, не мог. На что такие деньжищи, собственно, тратят? На свете не было ничего такого — если не считать еще одной галунной фабрики, — что Чепу хотелось бы иметь, ничего, что обошлось бы в миллион фунтов. Ну купят они новый дом с центральным отоплением, новую машину, новый телевизор, ящик копченой лососины и прочие предметы роскоши, которые приобретают люди; все равно деньги останутся, еще несколько сот тысяч, — и куда их, скажите, девать?
— Живые деньги нам не нужны, — заявил Чеп. — Все долги погашены. С такой фирмой, как «Империал», мы куда богаче.
— В Гонконге?
— Разумеется.
— Чеп, у гуэйло здесь будущего нет, — заявила мать. — Вот почему я говорю: надо брать миллион.
Брать миллион! Чепу вновь показалось уморительным то, что его мать запросто разглагольствует о миллионах — та самая женщина, которая, рискуя попасть под машину, выискивает в урнах трамвайные билеты; отпаривает с конвертов нечетко погашенные марки, чтобы использовать еще раз, да и старые конверты тоже идут в дело; облизывает крышки банок с вареньем, а сами пустые банки служат вместо стаканов; веревочки собирает так же прилежно, как ее покойный муж, от которого она и переняла эту привычку; хранит отмытые дочиста бутылочки от соусов, а свое изношенное фланелевое белье пускает на тряпки — Чепа всю жизнь коробит, что Ван вытирает пыль панталонами его матери. Произнося «миллион», она казалась легковерной дурехой.
Тем паче что люди, которые употребляют слово «гинея», в жизни не имели миллиона чего бы то ни было — даже миллиона пенсов. Слыша из уст матери «миллион», Чеп только отчетливее чувствовал: перед ним простушка Бетти Маллерд из Болхэма, которая до сих пор сгорает со стыда, вспоминая, что после визита угольщика оставила Джорджу записку: «Угол при весли».
— Пораскинь мозгами, — заявила Бетти.
— Мне его афера сразу не понравилась.
— Он все продумал.
— С первого взгляда ясно — дело скользкое.
— Больно уж косо ты на него смотрел.
— Потому что он мерзавец.
— Откуда ты знаешь? Ты его впервые в жизни видел.
Было слишком поздно признаваться, что он видел Хуна не впервые в жизни и что из их беседы, начавшейся по инициативе Монти, ничего хорошего не вышло.
— Изъясняется он как культурный человек, — продолжала мать.
«Вот тоже нашлась судья, — подумал Чеп, — сама из простых, а об аристократическом акценте рассуждает, как настоящий сноб». Однако это было в ее духе и очень по-английски,
В таких случаях Чепу вспоминалось, что его отец познакомился со своей будущей женой в Магазине армии и флота на Виктория-стрит. Бетти стояла за прилавком в галантерейном отделе. Ее мать была из почти нищей семьи, а предки по отцовской линии — потомственные «господские слуги». Папаша, заядлый картежник, не вылезал из долгов; Бетти именовала его возвышенно — «джентльменом при джентльменах». Он занимался чисткой серебра — тщательно драил его особой пастой. «Белые перчатки носил». Впрочем, все это было пустое хвастовство. Как-то раз, рыдая, Бетти поведала сыну, как бедняга, доведенный до отчаяния карточными проигрышами, бродил по улицам Южного Лондона, пытаясь набраться решимости и покончить с собой. Однако, так и не наложив на себя руки, он вернулся домой в Болхэм, весь посерев от безысходности, еще острее чувствуя себя неудачником. «Но изъяснялся он как культурный человек». При одном только упоминании о дедовой манере выражаться Чеп вскипал и еле удерживался от искушения перейти на язык кокни.
— Мистер Хун — не чета нашим местным кидай-катайцам.
— Ну и что? Мистер Чак был местный.
— Мистер Чак был джентльмен, — провозгласила мать.
Этого статуса их компаньон-китаец удостоился лишь посмертно.
— И очень щедрый человек, — продолжала она. — Съешь еще овсятку, Чеп.
— Я уже сыт. Кушай, мам, на меня не гляди.
— Я свою меру знаю, — заявила она.
Значит, вопрос закрыт? Но нет. Чепа насторожило, что она перестала толковать о предложении Хуна — значит, еще много чего имеет сказать, но решила выждать: до завтра, до будущей недели, до следующего месяца, до китайской Сдачи. Она хочет «миллион гиней». И ради этих денег всю душу из него вынет. В болтливость она впадает от растерянности; когда же мозг у нее пухнет от множества путаных мыслей, Бетти, полностью утратив мыслительные способности, погружается в загадочное — а иногда даже агрессивное — молчание, словно это Чеп виноват, что у нее голова кругом идет. Чеп почувствовал усталость. Когда он наедине с матерью, она из него все жизненные силы высасывает.
Так закончился еще один вечер: пустые разговоры, «Майло», ванная, сушильный шкаф, постель.
На следующий день, в субботу, мистер Хун пригласил Бетти и Чепа к себе домой, в квартиру в центре Коулуна. Он им хочет кое-что подарить, сообщил он. «Это по пути к вашему зданию».
Чеп отказался наотрез, но мать стала настаивать. «Это же по дороге на фабрику». Чепу все равно нужно было на «Империал» за почтой. «Если уж человек тебе что-то дарит, нельзя швырять ему подарок в лицо».
— Я один съезжу, — заявил Чеп. Он чувствовал, что мать уже проявила чрезмерную уступчивость, и хотел показать мистеру Хуну: его лично предложение о покупке «Империал стичинг» ничуть не впечатляет.
Сколько Чеп себя помнил, местные китайцы никогда никого не приглашали в гости. Жители Гонконга встречались в ресторанах, а свои дома окружали тайной. Почему — потому ли, что твой дом и обстановка слишком много о тебе говорят? Или из-за беспорядка: домочадцы все как один в пижамах, шаркают шлепанцами, истошно орут друг на друга — и тут же шумные соседи, убогий быт?