Ковчег
Шрифт:
— А когда ты заболела? — не сдавался Поэт, вновь обращаясь к женщине и гневно щуря глаза.
— Неделю назад, — последовал ответ.
— Это же смешно! Не вылечиться за такой длительный срок — подлинное издевательство над достижениями современной медицины! Я сейчас и вправду начну смеяться! Ха-ха-ха! Хо-хо-хху! Тьфу, е…
— Пойдем, пойдем, пойдем…
— Да отцепись ты, Занудин! Я для кого стараюсь вообще-то?!
Занудин опешил и тихонько отстранился от Поэта. Женщина, наблюдая за тем, что творится, затряслась всем телом в приступе беззвучного смеха. Полотенце на ее голове размоталось,
— Ну, я тебе! — погрозил кулачком Поэт, признав шутницу.
Женщина резво спрыгнула с жертвенника и, на ходу чмокнув Занудина в переносицу, стуча каблуками, убежала из храма. Поэт, наоборот, вскочил на алтарь и принялся приплясывать. Когда же ошеломленный Занудин поинтересовался, зачем тот пляшет — Поэт ответил, что пляшет от наплыва смешанных чувств…
Каким-то уж очень несуразным показалось Занудину происходящее. Поймав себя на этой мысли, он вполне бы мог тут же проснуться, потому что сон чаще всего жив именно верой в разыгранное им представление. Но пробуждения не последовало.
Глубоко вздохнув, Занудин обратил внимание на то, что теперь уже Поэт облачен в белый, подобно жреческому, балахон и наматывает круги по алтарю, излишне нервозно раскачивая в руке курящееся кадило.
— Давайте догоним Женщину и вместе вернемся в «Ковчег», раз уж все так вышло, — робко предложил Занудин. — Ночь на дворе… а мы в таком месте…
— Не говорите мне про Женщину. Вообще о женщинах мне ничего не говорите, Занудин! Женщины — это беда! Из одного того факта, что женщины принуждены пользоваться косметикой, следует: все они глубоко несовершенны… С ними категорически нельзя иметь никаких дел! Монахи — я вот сейчас об этом вдруг подумал — не такие все-таки и дураки…
— Что же мы тут с вами будем делать вдвоем?.. — взмолился Занудин.
Из-под купола храма раздались громкие и драматические органные аккорды, как это бывает в кинопостановках в момент кульминации.
— Эй, там… ди-джей хренов! Приглуши шарманку! — задрав голову, нечеловеческим голосом завизжал Поэт, и музыка послушно притихла.
Занудин тоже уставился ввысь, но никого не увидел.
Поэт как ни в чем не бывало продолжал увещевать Занудина:
— Что нам с вами тут делать? Я знаю — что! Окружающая обстановка, я замечаю, вас явно впечатляет. Мы не вправе не воспользоваться этим обстоятельством. Мы совершим обряд посвящения. О да! Мы заключим вашу душу в свои крепкие и праведные объятия и призовем ее к согласию, к торжественному союзу! Мы…
Поэт, впав в непередаваемую словами экзальтацию, так размахался своим кадилом, что в определенный момент оно выскользнуло у оратора из руки и, просвистев над головой Занудина, улетело за пределы видимости. Поэт даже не осекся. Все больше и больше распаляясь и притопывая по алтарю ногами, он вновь, как когда-то в холле на столе, взахлеб рассказывал Занудину о Новой цивилизации, о ее героях-конструкторах, о священной пользе каких-то псов-ищеек… Самое интересное, что и Занудина он назвал таким псом и, не на шутку расчувствовавшись, упал перед ним на колени и молил о рукопожатии…
В белом одеянии ползающий на коленях
— Зачем… ну зачем… перестаньте… ну хорошо, вот вам моя рука… — забормотал сконфуженный Занудин и почти протянул ладонь невменяемому Поэту — но карты перетасовал очередной неожиданный поворот.
На арене событий вновь, как и когда-то в схожей ситуации, появился дядюшка Ной. На этот раз он держал в руке трость с набалдашником в виде козлиной головы. Губы старика были белыми с оттенком бледно-голубого, словно покрытые инеем.
— По-э-эт!!! — закричал старик, и стены храма задрожали от ударов тростью по жертвеннику и раската озлобленного голоса. — Опять занялся самодеятельностью, неугомонный?! Хоть кол на голове теши!..
Поэт, как молнией сраженный, повалился с алтаря на пол и, пряча лицо в складках одежды, не то зарыдал, не то от разгулявшихся нервов засмеялся, продолжая нести околесицу об эре Нового Мира, об их совместном с Занудиным участии в его беспрецедентном строительстве. Занудин с застывшей в воздухе рукой вообще не знал, о чем думать в происходящий момент и не надо ли чего предпринять. Абсурд набирал обороты, а значит — сон вновь рисковал оборваться, и теперь уже куда с большей вероятностью.
— Оба! Марш обратно! В «Ковчег»! — сотряслись стены от страшного рыка Ноя. — Не-мед-лен-но! Жи-и-иво-о!!
В одно мгновение все свечи и лампады вокруг погасли.
Странный собор погрузился в леденящую душу тьму…
…Занудин резко проснулся, но не сразу разлепил глаза. Попытавшись перевернуться на другой бок, грудью уперся во что-то жесткое. Вслепую поискал сползшее одеяло. Но ни одеяла, ни подушки — не обнаружил. Занудин больно ударился локтем и с кряхтением приподнялся.
«К черту такие сны, — подумалось ему. — С ними не высыпаешься, а наоборот, чувствуешь себя разбитым».
Оказалось, Занудин заснул одетым, скрючившись в кресле. Стоило ли теперь удивляться, что тело ныло так, будто кости впились в него изнутри.
Походив по комнате от окна к стене, Занудин размял затекшую шею. Время до завтрака еще оставалось. Можно было раздеться и еще хотя бы часик поваляться в постели - чем идея плоха?
Занудин скинул башмаки, избавился от рубашки. Стаскивая брюки, сначала одной, потом другой ногой переступил через них и отбросил в сторону. Из брючного кармана в этот момент что-то выпало и, выписывая вензеля, покатилось под кровать. Кинувшись наперерез, Занудин успел-таки прижать юркую вещицу подошвой к полу, отступил на шаг и опустился на корточки.
В комнате было по-утреннему солнечно. Пуская зайчиков в глаза, перед Занудиным лежала червонная монета с изображением козлиной морды на гербовой стороне…
— 16 —
Панки еще не раз подходили к Занудину и Музыканту в течение недели, чтобы напомнить о приглашении на праздник. Закончилось все торжественным вручением инструкции вот какого содержания:
1) одеться приглашенным на Панковскую Ночь следует попоганее.
2) перед выходом принять для бодрости — в сухом/жидком виде по усмотрению.