Ковчег
Шрифт:
— Снова-здорово! Заладил! Какая нынче-то важность?
— Из головы не выходит…
— Любили они друг друга, во-о как, — усмехнулся Музыкант. — А он ее — чик! — и того…
— Любили?
— Любили-любили…
— Да разве же Вашас кого-то любить способен? Нет… я судить не берусь… но… он очень озлобленный…
— Это мы с тобой, Занудин, никого не любим. А к падали всякой, я заметил, прекрасное само тянется. В этом есть какая-то неподвластная объяснению высшая ирония, знаешь. Даже обидно порой.
Слова Музыканта ввели Занудина в глубокую задумчивость, отогнать которую помогли вернувшиеся Панки.
— Тащите свои анусы сюда, придурки! Панковская Ночь в разгаре!
— Пойдем, — Музыкант пропустил Занудина вперед.
Спустившись по винтовой лестнице, они оказались в небольшой мрачной комнатушке, походившей на некий «гибрид» актерской гримерки и наркопритона. На стенах висели глянцевые плакаты и зеркала, множество измятых цветастых костюмов на алюминиевых крючках. Пол был усыпан использованными шприцами, пустыми пакетами из-под сока, пластиковыми стаканчиками. В центре комнаты красовался покосившийся стол-треножник, несколько табуреток и туго перетянутые скотчем короба с вопящими надписями:
! НЕ КАНТОВАТЬ!
Джесси пригласил собравшихся присесть и, подобрав с пола четыре стаканчика, из грязной банки с затертой этикеткой разлил в них подозрительного цвета жидкость.
— Панки хой! — раздался его звонкий голос. — Пейте, гоблины! Пейте нашу молодую кровь, наше молодое семя, столовую соль, заменившую наши молодые невыплаканные слезы, и славный алкоголь, дающий напитку жизни — горечь и цвет жизни! Пейте…
Занудин оторопело покосился на Музыканта.
— Я думаю, это просто сок с водкой, — успокаивающе пробурчал Музыкант.
Все кроме Занудина выпили. Занудин медлил и озирался по сторонам. Только сейчас он обратил внимание, как стены «наркогримерки» сотрясались под давлением психоделических басов гремевшей где-то музыки. Занудин поднес стакан к лицу — в нос ударил резкий запах спирта с примесью прелой вони. Занудин залпом выплеснул в рот жидкость, и стены тотчас завибрировали сильнее.
— Вперед-труба-зовет! — выкрикнул Джесси и вскочил с табуретки, тут же с грохотом за ним опрокинувшейся.
Все остальные тоже поднялись на ноги. У Занудина кружилась голова.
Джесси отворил пискнувшую петлями дверь, которую Занудин среди плакатов и платьев до этого момента не замечал, и четверка дружно двинулась по слабоосвещенному проходу с низким потолком. Басы планомерно нарастали.
Три раза они сворачивали направо, спустились по обгрызенным ступенькам вниз, повернули налево, поднялись — музыка становилась громче, — Джесси толкнул перед собой следующую дверь, и музыка взорвалась громоподобным гулом! Она сдавила внутренности, и от неожиданности Занудин закачался из стороны в сторону, словно стебель хиреющего растения на ветру.
То место, куда попала компания, представляло собой зал площадью в два или три «ковчеговских» холла. Со сценой и амфитеатром. Мерцающим освещением и спертым воздухом.
На сцене кривлялась до безобразия шумная панк-группа — пятеро длинных нескладных дистрофиков с высокими оранжевыми ирокезами на головах. Один, как умалишенный, колотил по барабанам. Трое других с тем же исступленным усердием скрежетали по струнам гитар. Пятый, выступающий в роли вокалиста, рычал в микрофон какую-то ужасную абракадабру (причем микрофон находился так близко к разевающейся пасти горлопана, что со стороны казалось — он его поедает).
В зале и на уступах амфитеатра бесновалась неуправляемая толпа, человек триста. Одеты все были по-панковски, как Джесси и Факки. Свирепые, разгоряченные лица, жуткий рев, рваная пелена сигаретного дыма над всклокоченными шевелюрами разных оттенков. Все прыгали вверх-вниз, ударяясь и отталкиваясь друг от друга руками и ногами. Позже Музыкант объяснил Занудину - так они слэмовали. Слэм. Или пого. Их танец. Единственный, который становится понятен только в состоянии неистовства. Тот, что родился еще в пещерах дикарей и дожил до современности. В угаре люди пытались запрыгнуть на сцену. Оранжевоволосые дистрофики грифами гитар и тычками тяжелых ботинок сталкивали их вниз, что, казалось, совсем не отвлекало панк-группу от музицирования. Люди так и прыгали туда-сюда словно кузнечики.
Занудин попятился. Давно он не видывал такого скопления людей, а сумасшедшая музыка и эти агрессивные танцы пого вызывали паническую растерянность.
Музыкант схватил Занудина за руку и удержал подле себя. Джесси и Факки уже успели скрыться в гуще толпы. Пытаясь перекричать стоящий гул, Музыкант загорланил Занудину в самое ухо:
— Хочешь уйти — уйдем. Но не так же сразу. Станет дурно — прислонись к стене или сядь на пол. Здесь это в порядке вещей.
— Я понял, — прокричал в ответ Занудин и освободился от крепкой кисти Музыканта.
— Панки хой! Анархия! Панк не умрет!! — ревели слэмующие. — Хой! Хой! Хой!
Занудин отошел к стене и взглянул на Музыканта. Тот, наблюдая за происходящим в «конференц-зале», сдержанно улыбался.
Внезапно от кучи-малы отделился бритоголовый толстяк с татуированным лицом. В два счета он подскочил к Музыканту и в неимоверном прыжке врезался пузом в его физиономию. Музыкант рухнул на пол и замер, а озадаченный толстяк, ожидавший чего-то явно другого от своего фортеля, неуклюже скрылся в том же направлении, откуда и возник. Занудин хотел было кинуться к Музыканту, попытаться привести его в чувства — но тут же забыл обо всем…
Музыка стихла совершенно неожиданно. Люди в зале поникли и ленивыми взглядами косились в сторону сцены, с которой так же лениво один за другим уходили дистрофики. На их место, взмахивая руками, выбежал причудливого вида конферансье: в косой кожаной куртке и галстуке-бабочке — остальной одежды на нем попросту не было. Зал вяло заревел.
— Итак! Молодая альтернативная команда «Перетертые в порошок мошонки» покидают нашу фиесту, и теперь… — бодро начал конферансье, по-женски виляя тазом и переминаясь на вогнутых в коленках ногах.