Ковчег
Шрифт:
В тот день Рочестерский лес был нашпигован сталью, она была в земле, в воздухе, в стволах деревьях, в трупах и даже в другой стали. А мы могли только бежать и надеяться, что нам повезет чуть больше тех, кому уже не повезло.
Те, кто стрелял по нам в тот момент, не выцеливали кого-то конкретного. Они судорожно палили по лесу и тоже надеялись. На то, что никто из нас не добежит и не начнется прицельный огонь, когда люди, наконец, увидят, в кого стреляют, кого убивают и кто убивает их.
Было тихо… Стреляли пулеметы и «М-48», матерились солдаты, орали раненные, кто-то звал санитаров, кто-то надрывно молился, остальные кричали просто так, нечленораздельно, потому что невозможно было не кричать. Но в тоже время было очень тихо. Звуки переплетались и срастались, превращались в единый белый шум, который легко перекрывало мое дыхание и стук моего сердца. О, эта особая тишина войны, космический вакуум ужаса, поглощающий все прочие звуки…
Лес кончился внезапно, как будто кто-то отдернул штору. Серое небо взмыло в вышину, и вот мы уже бежим через открытое пространство. Десять метров свинцового цвета, свинцового привкуса, звучащие, как свинец.
Я с разбегу бросаюсь под бетонные плиты забора, вжимаюсь в мокрую грязь и оглядываюсь. За эти несколько секунд опушка Рочестерского леса поредела еще больше и приобрела заметный бурый оттенок.
– Мать твою, а? – хрипит Пуля, переваливаясь на спину. – Я потерял на хрен подсумок! Есть патроны?
Я, молча, тянусь к своему подсумку, но в кадре вдруг появляется огромная лапа Буксы с двумя магазинами на ладони.
– Дуга убили, – кричит Букса.
Я киваю.
– Сержанта тоже. А ты где был?
– Нигде. Бежал прямо за вами.
– Вот, мать твою, – хрипит Пуля, перезаряжая свой «сорок восьмой». – Ненавижу это дерьмо! Ненавижу!
Вдоль забора ползет какой-то незнакомый сержант.
– Вы кто такие?
– Рота «Динго», сержант, – отвечает Пуля.
– Кто? Какого хрена вы здесь делаете? «Динго» должны была штурмовать ворота.
– Черт, – Пуля смотрит в одну, потом в другую сторонку. – А где эти ворота?
– На юг, метров двести.
– А юг где?
Сержант показывает рукой – там.
Мы ползем вдоль стены на юг. Мы, это я, Букса, Пуля, Умник, Глазунья и Курок. Шесть пехотинцев, добежавших до стены совсем не там, где следовало. Как же это произошло? Да легко! Может, сержант Благо неправильно сориентировался, может, лес повел нас не в ту сторону, а может, карты оказались неправильными. Да и неважно это. Из пятидесяти парней, с которыми мы какие-то жалкие минуты назад прятались от огня пулеметов за оградой из красного кирпича, прикрытые ветками жимолости и серым рочестерским небом, рядом со мной только шестеро, и, возможно, остальные не добежали.
Наконец мы находим заводские ворота. Точнее, место, где они раньше стояли. Саперный бог здесь славно повеселился, позавтракав неровным куском стены. Сами железные створы, искореженные и смятые в ржавый ком, отнесло метров на десять во двор.
Но это не спасло нашего братишку Кукушонка, который лежал тут же, слева от прорехи, глядя мертвыми глазами цвета грифельного карандаша в далекое серое небо, немилосердное, но справедливое. Кто-то забрал его оружие, снял жетоны, вытащил из карманов документы. Я протянул руку и закрыл бедолаге глаза. Если повезет, мы вернемся и всех похороним. А если не повезет – читай несколькими абзацами выше.
Но нам не повезло. Пока мы ползли к воротам, остатки роты «Динго» уже сняли пулеметное гнездо, и все, что нам оставалось, когда мы их нагнали – это сесть в захваченные заводские грузовики и отправиться дальше по дорогам войны. Чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Ни за Благо, ни за Кукушонком.
Оказалось, этот небольшой Рочестерский завод производил корабельное масло. Он не был стратегическим объектом, он почти никого не интересовал, так что охрана состояла из обычной пехоты да четырнадцати старых, давно не стрелявших станковых пулеметов. Ни минометов, ни артиллерии, ни минных заградительных полей. И я понятия не имею, почему на всех наших картах он значился страшным боевым словом «плацдарм».
И вот мы, выжившие под Рочестером пехотинцы Объединенной Армии, уезжаем на семи грузовиках прочь, так и не похоронив своих мертвых. Двести человек – вот и все, что от нас осталось. Я сижу на полу в последнем грузовике. «Сорок восьмой» на коленях, каска с глубокой царапиной в руках. Все-таки это была не щепка. Мать твою, мать твою, мать твою… Рядом, спиной к борту, сидит Пуля с незажженной сигаретой в руках. Он все мнет и мнет ее, а табак сыпется на его комбинезон. Букса сидит слева от Пули. В руках у него рюкзак с простреленной рацией Кукушонка.
– Теперь это просто бесполезная куча дерьма, – вздыхает Букса.
– Точно, – нервно кивает Пуля, глядя на руины завода. – Теперь это все – бесполезная куча дерьма.
Песенка рейнджеров Объединенной Армии
Видишь небо над горой,Видишь бутсы на дороге,Мой родной «сорок восьмой»,И мои кривые ноги?Это мы, и мы бежим,Не за властью и наживой.Мы бежим, мы бежим,Потому что живы.Кто нас ждет за поворотом,Кто под соснами лежит?Люди живы, в сборе рота,Значит, рейнджер бежит.Это мы, и мы бежим,Не за властью и наживой.Мы бежим, мы бежим,Потому что живы.Часть 1
Святой вопль королей
Из текста «More Light»
Когда высох бензинМашины всталиТелевизоры умерлиСвет погасНаши каблукиВыбивали искры из асфальтаИ только эти искрыДелали мир светлее [1]Ной, ответ на вопрос репортера «Classic Rock», пресс-конференция «Broken Flowers» на «Download-2010»
Нельзя быть вечно молодым. Хочется, но нельзя. Не потому, что невозможно – нет ничего невозможного. Но необходимо повзрослеть, чтобы осознать, как много мы теряем, перестав быть молодыми. Когда тебе девятнадцать, ты врубаешь шнур в комбик – и все, ты король мира. О тебе никто не знает, о тебе никто не пишет, но ты король мира… Если вы спросите меня, кому я завидую, я скажу: «Самому себе много лет назад, когда я был королем мира».
1
Здесь и далее пер. автора