Козел в огороде

Слезкин Юрий Львович

Но ни это оживление, ни съезд ответственных, ни бодрствование Никипора, подгоняющего время, ни даже мотоциклетка не сумели так разрядить застоявшийся воздух нашего города, как сделали это те девять—одиннадцать человек, у которых, по твердому убеждению обывателей, не было ничего за душой, кроме оголтелой молодости и феноменальной самоуверенности, граничащей с наглостью.

Прежде всего, разобравшись в знаменитом случае, они заявили решительно: козел Алеша виноват только в том, что не сдох раньше; Козлинский — тем, что был трус и тряпка; бандиты — тем, что им не препятствовали быть бандитами; Клуня — тем, что он громкор, то есть обывательский, а не рабочий корреспондент; Николини — тем, что они готовы угодить каждому, кто им заплатит; Амбразуров — тем… что он Амбразуров, существо прекраснодушное и близорукое, как всякий

интеллигент. Что же касается Табарко, семьи Близняк, Люмьерского, Клейнершехета, Добржанского и многих тому подобных, то они виноваты безусловно и не заслуживают снисхождения. Чему следуют пункты.

Но пункты вы подберете, товарищи, сами, когда побеседуете с Варькой. Если только она захочет беседовать с вами и не начнет, по старой привычке или из озорства, отвечать вам на все ваши вопросы:

— Угу.

Или:

— А негож!

Или, что еще хуже, не обложит вас рататуями. А это, предупреждаю, может случиться, потому что она сейчас занята по горло. У нее просто нет ни минуты свободной. А тут еще, как назло, такие звездные ночи. Черт его знает, до чего хороши в нашем городе августовские ночи. Прямо даже и не опишешь, до чего хороши. Особенно когда выберешься из огорода к сажалке, сядешь на прогнивший, мохом поросший ствол старой ветлы, догадавшейся упасть как раз так, чтобы удобно было на нем сидеть, болтая пятками в чернильной воде, и задерешь нос кверху, но вовсе не от какой-либо гордости, а просто так, чтобы шире дохнуть молодой грудью воздух. И особенно когда еще рядом с собою слышишь, как легонечко пошмаркивает носом — от насморка или от чрезмерных переживаний — такой улипчивый парень, как Колька Егунов.

Ну как же он не рататуй! Форменный рататуй. Идеологический рататуй! Прямо шагу не дает ступить, чтобы не прицепиться. И ведь знает, подлец, что у Варьки на носу экзамены, что у нее на руках командировка, что скоро ей ехать в центр на рабфак. Шутка ли! А у нее с математикой сплошной антагонизм, да и с орфографией большая неувязка.

И все-таки лезет.

Ой, боюсь, как бы и вас, товарищи, за компанию не резанула Варька рататуями. А впрочем, попробуем…

Самое лучшее — подойти к Варьке с экивоком ^{24} тогда, когда она, сидя в клубном зале, тычет пальцем по клавишам, норовя подобрать «Кирпичики» ^{25} . Это бывает у нее в свободную от учебы и Егунова минутку, в минутку снисходительности и благодушия. Надо сознаться, у Варьки нет никакого слуха — она сама хорошо это знает,— но поди ж ты, охота пуще неволи. Страсть хочется ей переплюнуть Галинку, шпарящую гопака, правда, только его одного, но зато в обе руки. А так как такое желание все же можно безоговорочно признать слабостью, то Варька в эту минутку готова и другим простить их слабость.

Вот тут-то лучше всего заметить:

— А порядочное болото ваш город.

— Был,— не отрывая глаз от клавиш и высунув кончик языка, ответит Варька.

— Почему же был, а не было?

— Город — был, болото было,— пояснит Варька.

— Осушили? — Угу.

— А действительно, если принять в соображение знаменитый случай.

— Какой там знаменитый?

— Да с Козлинским…

— Чепуха…

— Что чепуха?

— И случай, и Козлинский…

— Однако хлопот он наделал немало…

— Дуракам…

— Да и тебе пришлось повозиться…

— С Козлинским? Ну и сказанул! Да с чего же с ним возиться было? Прыщ — и все. Лопнул, и нет.

— Да ведь все-таки не будь его, не разберись вы в его истории, так бы и стояло болото по-прежнему…

— У вас, товарищ, мещанский подход. Роль личности в истории… подучиться бы не мешало… Мы разбирались не в истории Козлинского и даже не в причине его смерти, а в условиях, которые порождают такие случаи… Просим запомнить…

— Прекрасно. Но все-таки случай имел место, и нам хотелось бы из простого любопытства знать, как вы его объяснили…

— И объяснять не пришлось. Само объяснилось.

— Как?

Тут Варька возьмет самую неподходящую ноту, от которой у вас подерет мороз по коже, потом еще ногтем большого пальца проведет по всем клавишам для полноты впечатления, после чего рассмеется вам прямо в лицо и крикнет:

— Ну и любопытник! Ну и баба! Ну и рататуй!

А

затем — можете благодарить счастливую судьбу,— если вы не из обидчивых и не затеете с нею перебранку, а тоже засмеетесь или хотя бы по-товарищески ткнете ее в бок,— она обязательно даст вам все интересующие вас разъяснения. Но так как разъяснения эти будут неминуемо прерываться смехом, торжествующим и мало относящимся к делу, возгласами, так как даваться они будут на добром украинском языке, в котором я не большой спец, то позвольте мне передать их тем, кто лично не знаком с Варькой и не удостоился чести ее послушать,— возможно точно, но своими словами.

^{Глава восемнадцатая}

Фабулистическая разгрузка

На Варьку Козлинский сразу же, когда она увидела его в кондитерской, произвел впечатление неважнецкое. Ей только во что бы то ни стало захотелось перенять у него прием, которым он перекинул через себя Клуню. Прием оказался действительно очень прост, но безошибочен. В клубе Козлинский перекинул нескольких ребят, несмотря на все их ухищрения. Но в остальном он обнаружил полную несостоятельность. Как человека, приехавшего из Москвы, его забросали вопросами об успехах городского строительства, об условиях работы в вузах, о пролетписателях и тиграх, выступавших в цирке, об Авиахиме и международном положении. Толковых ответов добиться от Козлинского, однако, не удалось. Во многом же он показал себя форменным неучем и политически неграмотным. А на вопрос, какова его специальность, он ответил, что в настоящее время состоит при кинопроизводстве по техническо-эксплуатационной части и возвращается из заграничной командировки. Когда же Колька Егунов, как дока по искусствам, пустился шпарить насчет общественного значения кино, его перспектив в СССР и пр., Козлинский и вовсе не нашелся что сказать.

— Узкий спец, без социального охвата и идеологической базы. Труха, терпимая лишь в пору экономический перестройки,— заявил Егунов, когда Козлинский ушел,— даже не хозяйственник, даже не вор,— добавил он.

Так оно и вышло на поверку, судя по злоключениям Козлинского в нашем городе, спервоначала показавшим его хозяйственником, и авантюристом, и вором. Вот они все по порядку, согласно проверенным данным.

Избавившись от алиментных притязаний Марьи Павловны, которые, как оказалось по всем данным, даже на суде не могли бы быть доказаны (три последних года Козлинский ни разу не встречался с Волчиковой, а младенцу минуло всего лишь шестнадцать месяцев), Алексей Иванович благодарил судьбу, что еще не переломал себе ног. Но, как говорят русские люди, «пришла беда — отворяй ворота», «беда беду манит». Едва перещупал Козлинский, все ли у него на месте, как тут же, войдя в город, нарезался на Алешу — и, спасаясь от него, чебурахнулся с ним в яры. Да еще так чебурахнулся, что едва не сгорел, налетев на костер, вокруг которого коротали денечек веселые хлопцы. Фибровым чемоданом садануло одного из них по лбу, другого съездил рогами Алеша, разбившийся насмерть о камень. Вот тут-то и произошел анекдот, переданный следователю со слов бандитов семьей Николини и Клуней, а впоследствии слово в слово подтвержденный на допросе вновь изловленной братвой.

Только разыскал наш злосчастный символ свои глазелки в роговой оправе, соскочившие с его носа во время полета, только, ухватив себя за шею, попробовал, точно ли на плечах цела голова, да потер оббитые места, чтобы пуститься кое-как в новые странствия, только оглянулся — нет ли поблизости свирепого козла и не пропал ли фибровый чемодан, как слышит за спиною этакий беззлобный, но внушающий уважение голос:

— Стой!

И обступают его со всех сторон хлопцы — человек восемь. Хлопцы как хлопцы — самые обыкновенные, только с ружьями.

— В чем дело? — спрашивает Козлинский, а сам не понимает — обморочное ли это видение от встряски или живая явь.

— А в том,— отвечают хлопцы совсем по-взаправдашнему, по-человечьи,— что мы тебя, раз ты к нам таким манером в гости свалился, выпустить без допроса не могим и должны обязательно обсмотреть, какая твоя линия и что нужное взять себе…

— Как так,— взвизгивает Алексей Иванович, сообразивший наконец, что дело идет всерьез, и, как всегда в таких случаях, решивший перехитрить судьбу — авось это только шутки,— как так? На каком основании вы взять можете?