Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
булатной стали!
Но монгольский одомашненный тарпан, доскакав до зарослей, вдруг угнул
голову и закрутился на месте, едва не сбросив всадника на землю, перемахнуть
через кустарник его мог заставить только еще больший ужас. Так-же вели себя
другие лошади отряда, не перестававшие выворачивать глаза и прядать ушами.
Кадыр молча наблюдал за сценой, недостойной воинов орды, на длинном лице
угнездилась маска презрения, наконец тронул мохнатого друга шпорами, заставив его набрать за мгновения приличную скорость, и вздернул уздечку
лишь в последний момент. Конь вскинул передние ноги и влетел вместе с
всадником в сумрачные дебри, сквозь которые едва пробивался дневной свет. Он
приземлился за колючей стеной из кустарника сразу на четыре копыта, громко
екнув селезенкой, вокруг сверкали чьи-то глаза, горящие жаждой крови, отовсюду раздавался треск сучьев. По вершинам деревьев метались летучие
тени, по земле бегали какие-то юркие существа, принуждавшие коня поджимать
ноги и ржать визгливо и утробно. Кадыра охватило смятение, словно он
ворвался в преисподнюю и за ним закрылись ворота, он оглянулся и увидел, что
рядом нет ни одного сипая – они остались за сплошной стеной кустарника, стараясь заставить лошадей повторить прыжок тысячника. Оттуда доносились
проклятия и звонкие стегания плетями по крупам, но лошади словно обезумели, они пятились, заворачивали головы с огромными от ужаса глазами и пытались
сбросить седоков. Кадыр скрипнул зубами, стремясь перековать страх внутри
себя в ненасытную ярость, от которой никому не было пощады, он выхватил
саблю из ножен и принялся рубить все, что попадалось под руку. Ветви и
молодые стволы деревьев, не одевшиеся еще листвой, замерев на мгновение на
весу, стелились под копыта коня жесткой подстилкой, кто-то пронзительно
взвизгивал, кто-то жутко всхрапывал, оставаясь на месте или ломясь сквозь
бурелом подыхать в своей норе. А тысячник рвался вперед как одержимый, он
поймал то состояние, которое возносило его на стены крепостей, не ведая
смятения и повергая врага, возникавшего перед ним, в безволие. Он не рукой, а телом натягивал на себя уздечку, разорвав железным мундштуком губы лошади
до скул, заставив ее исходить кровавой пеной. Наконец впереди показался
просвет, Кадыр ударил коня по крупу саблей, повернув ее плашмя, и тот вынес
его на островок в глубине дебрей с черными остатками костра посередине. От
дальнего края прыснули во тьму, из которой он вырвался, серые хищники
вперемешку с другими зверями, заставив тысячника придти в себя. Он с шумом
втянул воздух, загустевший от вони, завертел головой, стараясь определить
место и осмыслить картину, представшую перед глазами. Наконец кровавый
туман, висевший на веках, начал рассеиваться, Кадыр вильнул зрачками вслед
зверинцу, исчезавшему в зарослях, и пожевал губами. Такое могло быть только
тогда, когда добычи хватало на всех обитателей леса, тогда медведи терпели
подле себя диких свиней, а рыси не точили когти при виде волков. Тысячник
почувствовал как бьет крупной дрожью коня под ним, увидел, что удила
окровавлены до ремешков уздечки, закрепленных серебряными заклепками, ощутил, что не в силах развести коленей, сведенных на боках скакуна. Он
наклонился вперед и похлопал ладонью по холке, призывая того успокоиться, затем сунул кулаком между ушами, не натягивая ременный повод, и медленно
тронулся к краю поляны, облюбованному почему-то хищниками. То, что увидел, заставило его прокусить губы от бешенства и забыть о мимолетной жалости к
животному, не раз выручавшему из беды. Из неглубокой ямы, разрытой зверями, торчали обглоданные руки и ноги, повсюду валялись человеческие головы с
глазами и без них, отсеченные острыми клыками от туловищ, землю вокруг
укрывали лохмотья окровавленной одежды, среди которой выделялись остатки
синих чапанов и серые лоскуты от кипчакских халатов. Звери дотащили один из
трупов почти до середины поляны, оставив от него скелет с клочьями от
полушубка на ребрах и зеленым сапогом на ноге с вставкой из синей кожи по
верху. Кадыр понукнул коня, чтобы тот подъехал ближе, нагнулся с сидения, рассматривая останки, ему показался знакомым необычный сапог, такие имел
только сотник Оганес, пропавший вместе с воинами много дней назад. Он
подцепил сапог скрюченным пальцем, но тот был тяжелым, заполненным остатками
ноги, тысячник хотел уже бросить его, как вдруг заметил за клочьями от брюк
какой-то предмет. Им оказался небольшой нож с ручкой из слоновой кости, джагун выиграл его когда-то в шатар у сипая-араба из древней страны, находившейся в междуречье Тигра и Евфрата. Кадыр вытер тусклое лезвие о
лоскуты брюк, принадлежавшие бывшему другу, и сунул за пояс, на лице
появилась странная улыбка, снова превратившая его в бешенного воина орды, когда тот рвется за добычей по улицам павшего города, успевая изнасиловать
беременную женщину и распустить ей живот. Он перестал слышать короткие стоны
животного под ним, которому поранил губы, он готов был ради достижения цели
разломать его череп руками на две части. Сзади послышался топот копыт, но
тысячник не обернулся, он знал, это прорвались наконец сквозь завал сипаи во
главе с Рамазаном, сейчас он был способен не отстегать его плетью, а срубить
голову, если тот снова проявит нерешительность. Понял Кадыр и то, что до
заветной цели осталось совсем немного, кладовая была где-то рядом, может