Козьма Прутков
Шрифт:
«Спор» представляет собой развернутую пародию не на ка-кое-то определенное произведение конкретного автора, но в целом на «античную» лирику отечественных поэтов А. Н. Майкова, А. А. Фета и прежде всего Н. Ф. Щербины. Иными словами, перед нами пародия на целое поэтическое направление в русской литературе середины XIX века. Причем, как и в «Блондах», пародийное нагнетание чрезмерностей, в данном случае — южной экзотики, начинается уже в мизансцене, где очевидны лексические совпадения со Щербиной, а то и прямое цитирование.
Сравните у Щербины:
Как я рад, что оставил Акрополь [149] , Там149
Здесь и далее курсив мой. — А. С.
150
Без тени.
151
Птичка-вьюрок.
152
Ящерица.
153
Греческие стихотворения Н. Щербины. Одесса, 1850. С. 16–18, 21–22, 80–82.
Предмет пародии составляет ирония Пруткова над полнейшей отвлеченностью «Спора» от русской реальности. В то время, когда в обществе обсуждались насущные проблемы жизни, Стиф и Клефистон признаются друг другу в своих привязанностях. Это даже не спор. Они ни о чем не спорят. Они просто констатируют, кому что нравится, а несогласие выражают тоном и взглядами, помеченными в ремарках. Один любит «туники складки», другой — «хламиды извивы»; один — борцов, другой — боксеров…
Клефистон.Думы рождает во мне кипарис.
Стиф.Плачу под звук тетрахордин.
Клефистон.Страстно люблю архитрав и карниз.
Стиф. Я же — дорический орден.
Клефистон (разгорячась).Барсову кожу я гладить люблю!
Стиф (с самодовольством).Нюхать янтарные токи!
Клефистон (со злобой).Ем виноград!
Стиф (с гордостью)
Я жКлефистон (самоуверенно).
Свесть не могу очарованных глазС формы изящной котурна.
Стиф (со спокойным торжеством и с сознанием своего достоинства)
После прогулок моих утомясь, Я опираюсь на урну.Изящно изгибаясь всем станом, опирается локтем правой руки на кулак левой, будто на урну, выказывая таким образом пластическую выпуклость одного бедра и одной лядвеи.
Клефистон бросает на Стифа завистливый взгляд. Постояв так немного, они оба отворачиваются от своего жертвенника к противоположному, заднему углу сцены и, злобно взглядывая друг на друга, направляются туда столь же медленно, как выходили на сцену. С уходом их сиена остается пуста. По цистернам ползают змеи, а медяницы продолжают сосать померанцы. Акрополь все еще виден вдали.
(Занавес падает.)
Помимо иронии над отвлеченностью антологической поэзии от текущей жизни, здесь звучит еще и пародия на те наши общественные споры, в которых не истина рождается, а гарцуют амбиции.
В стилевом и лексическом планах «Спор» вместил в себя все тогдашние гимназические представления о Древней Греции с набором хорошо узнаваемых лексических «изысков» типа пропилей и фалерна, тетрахордин и архитрава. Они же и служат иронической мишенью автора.
Наконец, надо сказать, что при полном отсутствии всякого оригинального содержания «сцена из классической жизни» прекрасно написана. Это один из шедевров русской стихотворной пародии. В ней Прутков эстетически роскошно улыбается над бессмыслицей спора.
Среди разных увлечений русского дворянства одно время в моду вошла френология — распознавание психических особенностей человека по форме его черепа. Козьма Прутков захотел отозваться на модное поветрие, но решил приписать сочиненную им оперетту «Черепослов» перу своего отца Петра Федотовича, предпослав ей собственное вступление.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ТВОРЕНИЮ МОЕГО ОТЦА
« Черепослов, сиречь Френолог», оперетта(Было напечатано в журнале «Современник» 1860 года)
«Здравствуй, читатель! Я знаю, ты рад опять увидеть меня в печати; это хорошо. Это показывает твой вкус. Хвалю тебя! Ты помнишь — разумеется, помнишь! — мое обещание в „Современнике“ 1854 года, в апрельской книжке, познакомить тебя с творениями моего отца и доказать, что весь мой род занимался литературою? — Радуйся, я исполняю свое обещание!
У меня много превосходных сочинений отца; но между ними довольно неконченого (d’inacheve); если хочешь, издам все; но пока довольно с тебя одной оперетты.
Есть у меня еще комедия „Амбиция“, которую отец написал в молодости. Державин и Херасков одобряли ее; но Сумароков составил на нее следующую эпиграмму:
Ликуй, парнасский бог! — Прутков уж нынь пиит! Для росских зрелищей „Амбицию“ чертит!.. Хотел он, знать, своей комедией робятской Пред светом образец явить амбицьи хватской! Но Аполлон за то, собрав „прутков“ длинняе, Его с Парнаса вон! Чтоб был он поскромняе!