Козьма Прутков
Шрифт:
Кому не знакома эта величавая осанка сановника, эта гордо посаженная голова пиита со вздернутым набалдашником носа, с мягким, толстогубым ртом, приоткрытым в иронической усмешке, со слегка скошенным и, прямо скажем, надменноватым взглядом под густыми пучками бровей, с лирическим ералашем небрежно вьющейся гривы, со множеством родинок и бородавок? Оттянутая правая мочка. Еще не зажиревшая на густых казенных харчах шея директора-афориста. Белый стоячий воротничок вокруг нее с устремленными, как два кораблика, острыми уголками над пышной волной артистически повязанного платка. Пальцы левой руки согнуты и прижаты к груди так, чтобы эпатировать публику блеском фальшивых перстней. Складки широкой альмавивы перекинуты через правое плечо. Более внимательный зритель обнаружит квадратик английского пластыря под правой щекой — заклеенный порез от бритвы, затупившейся о недельную литературную щетину. А если мысленно снять, как парик, с головы темпераментный зачес, то перед вами обнаружится узколобый и покатый
Других обращений к образу Козьмы у Льва Жемчужникова мы не знаем. Все остальное, что он создал в графике и живописи, Козьмы Петровича никак не касалось. Более того, в своих обширных мемуарах «Мои воспоминания из прошлого» Лев Михайлович ни разу, ни словом не обмолвился о Пруткове, как будто его и не было. В этом его можно сравнить только с двоюродным братом Алексеем Толстым, который тоже никогда не упоминал о Козьме.
«Выставку» избранной графики художника мы предварим уместным здесь вступительным словом, относящимся к судьбе одного из создателей графического образа нашего героя.
Выпускник Пажеского корпуса Лев Жемчужников, видимо, так настрадался от того, что назвал «нравственной и физической каторгой», царившей в военных корпусах при всем их внешнем великолепии, что решил променять накатанную офицерскую карьеру на тернистый путь художника. Он вышел в отставку и стал учеником Академии художеств. К этому времени относится следующий эпизод, рассказанный им в воспоминаниях.
«Брат Алексей, в свободное от службы время, занимался литературным трудом и много говорил со мной об искусстве во время наших прогулок по отдаленным линиям острова (Васильевского в Петербурге. — А. С.).Братья Александр и Владимир были тогда студентами и жили с отцом. Собирались мы почти ежедневно; и тогда бывали горячие молодые разговоры и веселье — без попоек, о которых я тогда не имел понятия.
Иногда посещал нас старик — учитель рисования Пажеского корпуса — Рыбин, маленький, рябенький, нюхавший табак. Воспитывался он в Академии художеств, одновременно с Брюлловым, и рассказывал, что Карл Павлович (в то время Брылло) еще мальчиком отличался своим талантом, и все считали его гением; за булки и разное съестное он помогал товарищам получать хорошие номера за эскизы и рисунки. Старик Рыбин любил искусство и радовался, глядя на мои успехи, прилежание и перерождение из пажа в художника.
Брат мой Александр — большой шутник, предупредив нас, чтобы мы его не выдали, переодетый вошел в комнату, где с нами беседовал Рыбин, вмешался в разговор, свернул на художество и резко презрительно отзывался об искусстве, упрекал меня, что я променял блестящую военную карьеру на ремесло. При сценическом таланте брата, в парике, с измененным голосом, странными манерами и надменным выражением лица он не был узнан Рыбиным. Разговор становился задорнее; брат напал на Рыбина и до того взволновал бедного старика, что стало его жаль; но вместе с тем нельзя было не любоваться, как этот скромный человек смело отражал удары и горячился все более и более, особенно когда брат резко сравнивал художника с сапожником. Рыбин изменился в лице, готов был ответить дерзостью, но в это время… спорщика не стало. Он мгновенно снял парик, с шеи — орден, принял свое обычное лицо и сочувственно тронул колено Рыбина, который уже, взяв из табакерки щепотку, приготовился возражать. Старик разинул рот и замер в удивлении. Он долго не мог успокоиться и прийти в себя. Чай, добавленный значительным количеством рома, уладил дело» [346] .
346
Жемчужников Л. М.Мои воспоминания из прошлого. Л., 1971. С. 69–70.
Первым учителем Льва Жемчужникова был «блестящий рисовальщик» А. Е. Егоров, запечатленный на одном из рисунков ученика. Подпись под рисунком: «Награжденный талант» — горькая ирония. За все свои многолетние труды Егоров был уволен императором из его (Николая Павловича) академии.
В сороковые годы там, в Академии художеств, господствовал классицизм. Воспитанников учили делать копии с образцов, передавать в рисунке идеальные пропорции, снятые с античных слепков. Отсюда героичность и парадность классицизма. Отсюда же его условность и удаленность от реальности, определенное единообразие. По словам Н. Н. Ге, К. П. Брюллов «первый из русских художников поставил выше всего натуру. <…> Изучая непрестанно натуру, он уничтожил единую манеру» [347] , открыл путь развитию индивидуальности каждого.
347
Там же. С. 6.
Ведущими живописцами той поры, помимо К. П. Брюллова, считались А. А. Иванов, А. Г. Венецианов и П. А. Федотов. Учеником одного из них — Павла Андреевича Федотова — и стал Лев Жемчужников. Он вспоминал о том, каким успехом пользовалась у публики картина Федотова «Сватовство майора», впервые представленная на Академической выставке.
«Когда П<авел> А<ндреевич> переехал в 21 линию Васильевского острова, то я часто посещал его, пользуясь его советами и замечаниями. В 1848 году открылась Академическая выставка. Пешеходы, извозчики, щегольские экипажи стремились к парадному подъезду. При входе в залу выставки я встретил Федотова.
— А вы не видели еще моей картины „Сватовство майора“? — спросил он.
— Нет!
— Пойдемте, что народу собирается около нее! Не пройдете; я вас проведу.
И Федотов взял меня под руку и повел к своей картине; но добраться к ней было нелегко. П<авел> А<ндревич> громким голосом обратился к публике и сказал:
— Господа, позвольте пройти автору!
Публика расступилась, он подошел со мною к картине и, обращаясь к зрителям, начал, улыбаясь, объяснять ее, выкрикивая слова, как раешник» [348] :
Честные господа, Пожалуйте сюда! Милости просим, Денег не спросим, Даром осмотри, Только хорошенько очи протри! Начинается, починается, О том, как люди на свете живут, Как чужой хлеб жуют, Сами работать ленятся, Так на богатых женятся…и т. д. [349] .348
Раешники у балаганов, показывая народу картины через стекла, вделанные в маленькие домики, остроумно приговаривали объяснения картин. К сожалению, раешники благодаря усердию полиции исчезли. (Прим. Л. М. Жемчужникова.)
349
Жемчужников Л. М.Мои воспоминания из прошлого. Л., 1971. С.109.
Последние строки подводят к сюжету картины: «ленивый майор» задумал жениться на «богатой» купчихе.
Федотов обладал многими дарованиями, был общителен, «охотно посещал своих друзей и знакомых, любил играть на гитаре, которая неизменно присутствует на многих его полотнах, и пел сложенные им самим песни и романсы» [350] . Слова одной из песен Федотова дошли до нас. Это его любимая «Кукушечка»:
На дубу кукушечка, На дубу унылая, Куковала: Ку-ку! Ку-ку! Куковала. В терему красавица, В терему унылая, Горевала: Ку-ку! Ку-ку! Горевала. Ноет сердце девицы, Что не любит молодец — Как бывало… Ку-ку! Ку-ку! Как бывало… Не долга ль грусть девицы? Минет грусть-тоска, И не стало!.. Ку-ку! Ку-ку! И не стало… И гнездо разрушено, И птенцы расхищены… Все пропало!.. Ку-ку! Ку-ку! Все пропало… [351]350
Там же. С. 109.
351
Там же. С. 107.