Козьма Прутков
Шрифт:
Это настоящая сатира на власть. Сочиненная без всякой оглядки на цензуру, она стала распространяться в списках сразу после написания, но при жизни автора опубликована быть не могла. Толстой обращается в ней к тем общественным явлениям, которые с давних пор оставались укорененными в российской жизни.
Его гражданская позиция совпадала с позицией Салтыкова-Щедрина, сказавшего: «Если б господство упомянутых выше явлений кончилось… то я положительно освободил бы себя от труда полемизировать с миром уже отжившим» («Письмо в ред. „Вестника Европы“») [388] .
388
Щедрин Н.(М. Е. Салтыков). Полное собрание сочинений: В 20 т. М., 1937. Т. 18. С. 238.
Тон
Сатира Толстого — хлесткая пародия на официальную Россию с ее представлением о своей исключительности. Именно несоответствие между серьезностью заявленной темы и простецкой фривольностью избранного автором тона и создает комический эффект, временами доходящий до сарказма. По форме сатира напоминает городские частушки.
389
Толстой А. К.Собрание сочинений: В 4 т. М., 1963. Т. 1. С. 384.
Вот Владимир принимает христианство:
Послал он за попами В Афины и Царьград, Попы пришли толпами, Крестятся и кадят, Поют себе умильно И полнят свой кисет; Земля, как есть, обильна, Порядка только нет [390] .А вот Петр Великий «рубит окно» в Европу, приговаривая:
«Не далее как к святкам Я вам порядок дам!» И тотчас за порядком Уехал в Амстердам [391] .390
Толстой А. К.Собрание сочинений; В 4 т. М., 1963. Т. 1.С. 387–388.
391
Там же. С. 394.
А это уже Екатерина II, игриво обсуждающая вопрос о «правах человека» со своими французскими корреспондентами Дидро и Вольтером:
«Madame, при вас на диво Порядок расцветет, — Писали ей учтиво Вольтер и Дидерот. — Лишь надобно народу, Которому вы мать, Скорее дать свободу, Скорей свободу дать». «Messieurs (Господа. — А.С.), — им возразила Она, — vous me comblez» (вы слишком добры ко мне. — А.С.), — И тотчас прикрепила Украинцев к земле [392] .392
Там же. С. 396.
Толстой довел свою «Историю…» до царствования Николая I и тут остановился, якобы испугавшись возможных репрессий. На самом же деле злоба дня — поле деятельности репортера, а не художника. Художнику необходима временная дистанция для всестороннего осмысления случившегося, а царствование Николая завершилось совсем недавно и такой дистанции не давало. Эту серьезную мотивацию автор, очевидно, счел неуместной в сатирической поэме, а потому предпочел изобразить мнимый испуг.
Последнее сказанье Я б написал мое, Но чаю наказанье, Боюсь monsieur Veillot [393] (господина Велио. — А.С.).393
Там же. С. 397.
В связи с Велио в другом месте было замечено:
Разных лент схватил он радугу, Дело ж почты — дело дрянь: Адресованные в Ладогу, Письма едут в Еривань [394] .О ком идет речь в этих двух строфах? Барон Иван Осипович Велио (1830–1899) был директором почтового департамента Министерства внутренних дел. «Радуга лент», которую он «схватил», — это орденские ленты царедворца. Толстой высмеивает барона по двум причинам одновременно: за перлюстрацию частной переписки и за плохую работу почты (в чужих письмах копаешься, а своего дела не наладишь), но решает вовремя остановиться.
394
Там же. С. 422.
Тут наш историк-сатирик оставляет троны и, нарушая сюжетную идею поэмы (пройтись по самым верхушкам — по царям), комкая последние десятилетия, усаживает в салазки кучу никому не ведомых ныне пешек-министров и лихо спускает их с горки, выказывая саркастическую надежду на обретение порядка в лице новой пешки — жандарма Тимашева.
395
Там же. С. 398.
Автор и сам понимает, что концовка «Истории…» подкачала, не удалась.
Я грешен: летописный Я позабыл свой слог; Картине живописной (министерская «куча-ма-ла». — А. С.) Противостать не мог [397] .396
Там же. С. 400.
397
Там же. С. 399.
И что же? Ничего неожиданного не произошло. Официальная Россия должна была не принять и не приняла толстовскую версию своей истории. Патриоты в вицмундирах должны были осудить и осудили автора. Между тем пафос знаменитой сатиры вовсе не в зубоскальстве. Пафос поэмы в гротескном изображении того, от чего следует избавляться. Толстой не против стабильности. Разрушительный хаос ему чужд. Но равно чужды ему и палочная дисциплина, жандармский надзор, порядок на костях. В российской истории метания между анархией и террором повторяются регулярно. Достоинство человека страдает то от беспомощности, то от гнета власти. Против них и нацелено острие толстовской сатиры.
Спустя пять лет после «Истории…», летом 1873 года, Толстой создал свою самую смелую и художественно состоятельную вещь — «Сон Попова». Объектом ее стали министр внутренних дел П. А. Валуев и — впервые! — Третье отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии. Толстой в одиночку выступил не только против целого корпуса жандармов, доказав, что и один в поле воин, но и против всеобщего гражданского страха перед этим всеведущим государевым оком. Через пять лет после написания сатира вышла отдельной брошюрой в Берлине под названием «Сон статского советника Попова», а по России ходила в списках. На родине исполнять ее с эстрады разрешили через сорок лет после смерти автора, но читать друг другу в домашнем кругу никто воспрепятствовать не мог. Современник вспоминает, как троюродный брат автора Лев Николаевич Толстой, держа в руках экземпляр списка, сказал: