Краем глаза
Шрифт:
Так или иначе, будь Серафима жива, ей было бы только девятнадцать, маловато для выпускницы Академии художественного колледжа.
Потрясающее сходство между художницей и Серафимой, как и биографические факты, приведенные в буклете, указывали на то, что эти женщины — сестры.
Вот это и ставило Младшего в тупик. Насколько он помнил, за две недели лечебной физкультуры Серафима ни разу не упомянула о сестре.
Более того, как Младший ни напрягал память, он вообще не мог вспомнить, о чем говорила ему Серафима во время занятий, словно в те дни оглох на оба уха. Сохранились только визуальные и чувственные ощущения: красота ее лица, шелковистость кожи, упругость плоти под его умелыми руками.
Конечно, он пытался вспомнить и вечер страсти, который разделил с Серафимой почти четыре года тому назад в доме священника. Опять на ум не пришло ни единого сказанного ею слова, лишь совершенство ее обнаженного черного тела.
В доме священника Младший не увидел доказательств существования сестры. Ни семейных фото, ни фотографии с выпускного вечера средней школы. Разумеется, семья Уайт нисколько его не интересовала, все его внимание поглощала Серафима.
Кроме того, он относил себя к тем, кто устремлен в будущее, от прошлого старался избавиться с максимально возможной быстротой, а потому не старался сохранять какие-либо воспоминания. В отличие от большинства людей, его не прельщало сентиментальное бултыхание в ностальгии.
«Драй сэк», должно быть, помог ему вызвать из памяти не только обнаженное тело Серафимы, но и голос ее отца. С магнитофонной ленты. Под монотонный бубнеж преподобного Младший вжимал и вжимал в матрац его дочь.
Несмотря на необычную остроту ощущений, привносимую в любовные утехи черновым вариантом проповеди, который она распечатывала отцу, Младший не мог вспомнить ни одного слова преподобного, только тон и тембр голоса. Он не знал, кого надо винить за столь неприятную мысль, инстинкт, нервозность, а возможно, и просто херес, но теперь ему казалось, что из содержания проповеди он мог бы почерпнуть что-то крайне важное.
Он повертел буклет в руках, вновь взглянул на первую страницу. Заподозрил, что название выставки имеет какое-то отношение к ускользающей из памяти проповеди преподобного.
«Этот знаменательный день».
Младший произнес эти три слова вслух и вдруг понял, что они определенно прозвучали с магнитофонной ленты в тот вечер. Однако эта ниточка не потянула за собой клубок воспоминаний.
Представленные в блокноте полотна Целестины Уайт Младший нашел наивными, скучными, пресными до невозможности. Она уделяла особое внимание тому, что презирали настоящие художники: реалистичности деталей, красноречивости композиции, красоте, оптимизму, даже очарованию.
Искусством тут и не пахло. Потворство низким вкусам, какие-то иллюстрации, их бы вышивать на бархате, а не рисовать на холсте.
Проглядывая буклет, Младший чувствовал, что оптимальная реакция на «творения» этой художницы — пойти в ванную, сунуть два пальца в рот и блевануть. Но, учитывая некоторые особенности своего организма, понимал, что не может позволить себе столь выразительную критику.
Вернувшись на кухню, чтобы добавить в стакан хереса и льда, он поискал Уайт, Целестину в телефонном справочнике Сан-Франциско. Номер нашел, адрес — нет.
Подумал, а не позвонить ли, но не знал, что сказать, если она снимет трубку.
Не веря ни в предопределенность, ни в судьбу, ни во что бы то ни было, кроме себя самого и способности формировать свое будущее, Младший не мог не признать, что появление на его жизненном пути этой женщины в тот самый момент, когда невозможность найти Бартоломью, певунья-призрак и другие сверхъестественные явления просто сводили с ума, — событие неординарное. Удача наконец-то улыбнулась ему. От нее тянулась ниточка к Серафиме, а через Серафиму — к Бартоломью.
Документы об усыновлении, наверное, держались в секрете и от Целестины. Но, возможно, она что-то знала о судьбе незаконнорожденного сына сестры, чего не знал Младший. Какую-нибудь мелкую подробность, несущественную для нее, которая, однако, могла вывести его на след Бартоломью.
И он понимал, что должен проявить предельную осторожность. Ни в коем случае не торопить события. Все обдумать. Разработать стратегию. Он не имел права не использовать представившийся ему шанс на все сто процентов.
Вновь наполнив бокал, глядя на фотографию Серафимы, Младший вернулся в гостиную. Такая же красивая, как сестра, но, в отличие от бедняжки, живая, а потому открытая для любви. Ее знания могли помочь ему в розыске Бартоломью, но посвящать Целестину в свои планы он, естественно, не собирался. А параллельно у них мог завязаться легкий роман, даже более серьезные отношения.
Почему бы иронии судьбы не проявиться в том, что Целестина, тетя незаконнорожденного сына Серафимы, окажется той самой единственной, способной заполнить пустоту в сердце Младшего, которую он безуспешно искал все эти годы, не получая никакого удовольствия от беспорядочных и случайных связей. Маловероятно, конечно, учитывая убогость ее картин, но, возможно, с его помощью в ее творчестве произойдут качественные сдвиги. Его отличал широкий кругозор, к людям с другим цветом кожи он относился без предубеждения, так что все могло случиться после того, как он найдет и убьет ребенка.
Сексуальные воспоминания о вечере с Серафимой возбудили Младшего. К сожалению, рядом находилась только «Индустриальная женщина», а до того, чтобы совокупляться с металлом, он еще не дошел.
На Рождество Младшего пригласили на сатанинскую вечеринку, но идти туда он не собирался. Устраивали ее не настоящие сатанисты, это как раз было бы интересно, а молодые художники, сплошь атеисты, обожающие черный юмор.
Но теперь все-таки решил пойти, его увлекла перспектива встретить там женщину, более приятную на ощупь, чем скульптура Бэрола Пориферана.
Уже уходя, он сунул в карман пиджака буклет выставки «Этот знаменательный день». Хотелось послушать, что скажут молодые художники при виде лубочных картинок Целестины. Кроме того, Академия художественного колледжа считалась на Западном побережье ведущей, так что на вечеринке он мог встретить людей, которые лично знали Целестину и могли сообщить ему какие-нибудь важные подробности ее жизни.
Вечеринка ревела в просторном зале на третьем (и последнем) этаже реконструированного промышленного здания. Теперь в нем жила и работала группа художников, которые верили, что искусство, секс и политика — три составных части революции насилия.