Краем глаза
Шрифт:
— Твой ум завораживает меня как прежде. Твоя душа прекрасна, — не отступался Пол. — Послушай, Перри, твое тело меня никогда не интересовало. И ты бессовестно льстишь себе, если думаешь, что до болезни приковывала к себе взгляды.
Откровенность, прямота льстили ей, потому что слишком многие не видели ее твердости духа, говорили с ней так, словно болезнь согнула в бараний рог не только ее тело, но и душу… но она все равно отказала ему.
И лишь десять месяцев спустя ему удалось сломить сопротивление Перри. Она приняла его предложение, и они назначили
В тот вечер, сквозь слезы, она спросила, не пугает ли его ответственность, которую он готов взвалить на себя.
По правде говоря, Пол был в ужасе. И хотя всеми фибрами души он стремился к Перри, какую-то его часть грыз червь сомнения.
Но в тот вечер, когда она согласилась стать его женой и спросила, не боится ли он ответственности, Пол ответил без запинки: «Уже не боюсь».
Но ужас, который он скрывал от Перри, бесследно исчез, как только священник их обвенчал. С первого поцелуя, которым они обменялись как муж и жена, он знал, что Перри — его судьба. И как интересно прожили они эти двадцать три года! Док Сэвидж мог им только позавидовать.
Заботясь о Перри, во всех смыслах этого слова, он полагал себя безмерным счастливчиком и точно знал, что ни с кем другим ему не испытать такого блаженства.
А теперь она более не нуждалась в его заботе. Он не сводил глаз с ее лица, держал ее холодеющую руку. Его якорь ускользал от него, оставлял на произвол ветра и волн.
Глава 48
Проведя вторую ночь в «Слипи тайм инн», Младший проснулся посвежевшим, отдохнувшим… и полностью контролирующим свой кишечник.
Он не мог понять, что же послужило причиной этого дикого поноса.
Симптомы пищевого отравления обычно сказывались через два часа после еды. Но жуткие спазмы кишечника настигли его как минимум через шесть часов после того, как он в последний раз поел. Кроме того, если бы он съел что-то недоброкачественное, к поносу добавилась бы и рвота. А никаких позывов он не испытывал.
Младший чувствовал, что вину за случившееся следует возлагать на его сверхчувствительность к насилию, смерти, утратам. Ранее эта самая сверхчувствительность проявила себя острым нервным эмезизом, теперь вот — чудовищным поносом.
В четверг утром, приняв душ вместе с плавающим в чуть теплой воде тараканом, Младший дал зарок никогда больше не убивать. Только при самозащите.
Он уже давал этот зарок. И вроде бы заслуживал упрека в том, что нарушил его.
Впрочем, не могло быть никаких сомнений в том, что, если бы он не убил Ванадия, этот коп-маньяк уничтожил бы его. Так что в данном случае речь шла о самой настоящей самозащите.
Однако только нечестный и обманывающий себя человек мог классифицировать как самозащиту убийство Виктории. В определенной степени им руководили злость и страсть, и Младшему хватало мужества это признать.
Как учил Зедд, в этом мире, где бесчестность — основа общественного и финансового успеха, человек должен уметь обманывать, чтобы жить среди людей, но никогда
На этот раз он дал зарок никогда не убивать вновь, кроме как защищая собственную жизнь, не поддаваться ни на какие провокации. Он остался доволен столь жестким ограничением. Никому не удавалось достичь сколько-нибудь значимых результатов в самосовершенствовании, не установив для себя высоких критериев.
Отодвинув занавеску и выйдя из ванны, он оставил таракана на белой эмали, мокрого и живого.
Прежде чем уехать из мотеля, Младший просмотрел еще четыре тысячи фамилий в телефонном справочнике, пытаясь найти Бартоломью. Прошлым днем, который он провел в номере, Младший просмотрел двенадцать тысяч фамилий. Так что всего количество просмотренных фамилий составило сорок тысяч.
Из мотеля, без багажа, но в компании книг Цезаря Зедда, Младший отправился на юг, в Сан-Франциско. Его манила бурная жизнь мегаполиса.
Годы, проведенные в сонном Спрюс-Хиллз, порадовали его романтикой, счастливой женитьбой, богатством. Но маленький городок не стимулировал развитие интеллекта. А чтобы в полной мере ощутить, что ты живешь, необходимы не только плотские утехи, не только положительный эмоциональный фон, но и активное развитие умственных способностей.
Он выбрал маршрут, ведущий через округ Марин и мост «Золотые ворота». Сан-Франциско, в котором он никогда не бывал, предстал перед ним во всей красе, раскинувшись на холмах над сверкающей бухтой.
С час он катался по городу, любуясь архитектурой, парками, крутыми улочками. Город пьянил Младшего, как доброе вино.
Вот где открывались самые радужные перспективы как для развития умственных способностей, так и для самосовершенствования. Великолепные музеи, картинные галереи, университеты, концертные залы, книжные магазины, библиотеки, обсерватория на горе Гамильтон…
Меньше года тому назад в одном из увеселительных заведений Сан-Франциско на сцену, впервые в Соединенных Штатах, вышли обнаженные по пояс танцовщицы. Теперь подобные танцы вошли в моду во многих крупных городах, которые последовали примеру Сан-Франциско, и Младшему не терпелось посмотреть на первопроходцев, сказавших новое слово в танце.
К трем часам дня он уже снял номер в одном из знаменитых отелей в Ноб-хилле. Из окна открывался потрясающий вид на бухту.
В магазине модной мужской одежды он купил костюмы, рубашки, галстуки, нижнее белье, носки и туфли взамен украденных. К шести часам пиджаки и брюки подогнали по фигуре и доставили в номер.
В семь часов он уже наслаждался коктейлем в элегантном баре отеля. Пианист в смокинге играл что-то романтическое.
Несколько красавиц, сидящих в компании других мужчин, бросали на Младшего призывные взгляды. Он привык к тому, что женщинам не терпится очутиться в его объятиях. Но в этот вечер его интересовала только одна дама — Сан-Франциско, и он хотел остаться с ней наедине.