Кракен
Шрифт:
Не похоже, что я сейчас заплачу, подумал Билли, но эта мысль явилась некстати, и ему пришлось отвернуться. К почтовому ящику. Он подошел к нему.
Довольно унылая метафора, слишком очевидное соответствие; он собирался передать сообщение по традиционным каналам. Билли чувствовал нелепость происходящего и нежелание в нем участвовать, но не мог посмотреть на тех, кто его ждал, и по-прежнему думал только о Леоне и, ощущая свою косвенную вину, о Мардж. Прохожие были, но на Билли никто не смотрел. Он уставился во тьму прорези почтового ящика.
Пригнулся к нему. Приблизил к нему рот. Лондон как терапия. Билли прошептал в ящик:
—
Зачем они вынуждают его так делать? Кому от этого польза? Он прижался лбом к металлу и подумал, что заплачет, но снова стал шепотом проговаривать свое послание и вспоминать ту сцену, которую едва запомнил, — стычку между Леоном и Госсом и исчезновение Леона. И плакать ему больше не хотелось. У него и вправду появилось чувство, будто он бросил что-то в прорезь.
— Полегчало? — спросил Дейн, когда Билли отошел от ящика. — Выглядишь лучше.
Билли ничего не сказал. Саира тоже промолчала, но в том, как она на него не смотрела, что-то было.
— Здесь, — сказал Фитч посреди тупиковой улочки, забитой разным хламом.
За деревянным забором раскачивались краны, подобные доисторическим тварям. Грохотала и завывала строительная техника, кричали рабочие.
— Никто ничего не услышит, — добавил Фитч.
Он достал из сумки комбинезон, защитные очки, респиратор, лом и видавшую виды болгарку. Странный облик для столь хрупкого человечка. Дейн пояснил Билли:
— Маркус как-то там подавляет иммунитет, Саира занимается пластикой, но Фитч, хоть и стар, у них главный, потому что он — гаруспекс. Читает по внутренностям, — добавил он, увидев недоумение на лице Билли.
Фитч стал стариком в защитной экипировке. Он запустил свою машину и с металлическим и цементным скрежетом повел черту по мостовой. Позади лезвия ключом забила кровь.
— Господи! — воскликнул Билли, отскакивая.
Фитч снова провел резцом вдоль щели — и тут же покрылся налетом из цементной пыли и мелких кровяных брызг. Когда он опустил болгарку, с нее стекали капли. Вставив во влажно-красную трещину лом, Фитч надавил на него сильнее, чем можно было ожидать. Камни мостовой разошлись.
Из дыры полезли кишки. Кишечные кольца, багровые и окровавленные, влажно булькали среди мясистой массы.
Прежде Билли полагал, что внутренности города окажутся взрытым суглинком, корнями, трубами, которым полагалось быть скрытыми. Он думал, что Фитч извлечет на свет для истолкования кусок почвы с кабелями, червями, водопроводным железом. Утроба — утроба в буквальном смысле — повергла его в шок.
Фитч что-то бормотал, нежно, как пианист, касался этой путаницы пальцами, осторожно перебирая волокнистые трубки, исследуя углы между витками лондонских внутренностей, запрокидывая голову, как будто они отражали что-то в небе.
— Смотрите, смотрите, — сказал он. — Смотрите, вот, вот. Видите? Видите, что они говорят? Теперь всегда одно и то же. — Он обводил рукой некие очертания в груде кишок. — Смотрите. — Требуха двигалась. — Все закрывается. Что-то поднимается. Кракен. — Билли и Дейн уставились на него. Это что, новость? Кракен? — И вот, смотрите. Огонь. Всегда огонь. Кракен и все бутыли. Потом — пламя.
Кишки серели, втекали друг в друга, сливаясь в единую массу.
—
Но словесный поток Фитча не знал ни удержу, ни загона, ни пастьбы.
— Огонь все забирает, — говорил он, — а кракен движется, а огонь все забирает, стекло улавливает огонь, пока тот не взмывает в песчаном облаке. А тогда все уходит. — Объединенные кишки вливались в груду шлака, становясь цементом. — Все исчезает. Не просто вот так, как здесь. Сгорает, как не было. Мир уходит вместе с этим, и небо, и вода, и город. Лондон исчезает. И это уходит, и вот уже этого никогда не было. Ничего.
— Это не тот конец, что предполагался, — прошептал Дейн. Не его вожделенный тевтический конец света.
— Все, — сказал Фитч. — Кончилось. Навсегда. Отныне и присно. В огне.
Его палец перестал двигаться, указывая теперь на выпятившийся и оседающий холмик цемента. Фитч поднял взгляд. У Билли из-за накала стариковской речи давно уже зачастило сердце.
— Все кончается, — сказал Фитч. — А другие возможности, необходимые, чтобы с этим сражаться, улетучиваются одна за другой. — Он закрыл глаза. — Кракен горит, склянки и аквариумы горят, и потом все горит, а дальше никогда ничего больше нет.
Глава 34
Кэт Коллингсвуд находилась в складе без окон, похожем на забытый кукольный домик, на территории полицейского участка в Нисдене. Бэрон наблюдал за ней через армированное проволокой дверное стекло. Он и раньше видел, как Коллингсвуд проделывает подобное. Это была методология ее собственной разработки. Сзади стоял со скрещенными руками Варди, глядя через плечо Бэрона.
В помещении было пыльно. Коллингсвуд считала, что наличие этой сухости, осыпавшихся крупиц времени, повышает действенность метода. Но полной уверенности у нее не было. Она воспроизводила по максимуму обстоятельства первого своего кавалерийского успеха, понимая, что любое из них может ничего не значить, а сама она — кто-то вроде скиннеровской крысы в лабиринте [38] . Поэтому груда пустых картонных коробок в углу месяцами оставалась в одном и том же виде. Когда Бэрон ненароком сшиб одну, Коллингсвуд выплеснула на него ушат брани и потратила несколько минут, чтобы восстановить все как было, словно образованные коробками углы особым образом влияли на силу.
38
Беррес Фредерик Скиннер (1904–1990) — американский психолог-бихевиорист, пропагандист бихевиористских техник модификации социального поведения; ставил опыты на крысах.
«Вати сюда не придет, — говорила она перед тем Бэрону, — даже если бы мог». На участке имелись стражи, следившие за тем, чтобы в здешние фигурки и игрушки не вселялись блуждающие сущности. «Надо застать его там, где он живет». Не в статуях — в них Вати отдыхал. А обитал он в одном из бесконечных колебаний эфира.
Посреди комнаты, освещенной рядами ламп, имелась куча магических причиндалов: жаровня, где горел химически окрашенный огонь; табурет, на котором стояли бутылки с кровью; листы особой бумаги со словами на древних языках. Вокруг располагались три включенных в сеть старых телевизора, излучавших на все это статические помехи.