Красавица и генералы
Шрифт:
– Иощенко Петр, ефрейтор л.-гв. Преображенского полка, ранен штыком в левое бедро.
Не счесть, видно, всех. И страшно представить картину, где все бегут, стреляют, мчатся, колют друг друга штыками. Не хочется верить, что это правда. Такая правда не укладывается в представление об армии.
Макарий как будто увидел давнюю солдатскую ночевку среди тишины и сонных туманных полей; бородатые дядьки ведут медленные беседы о нечистой силе, о видениях, о разбойниках; стрелявшая днем артиллерия умолкла, потрескивают костры, отбрасывают качающиеся тени,
И снова сообщения из городов и губерний. Война. Бои. Обстрелы. Прапорщик Вишняков на Западном фронте подбил "Альбатрос".
Чтение прервалось.
– Сынок! - сказал голос деда. - Макарушка?
На Макария повеяло далеким-далеким, он приподнял руки вперед, обнял колючего, пахнущего старым тулупом Родиона Герасимовича и заплакал. Потом он услышал хрипловатый юношеский голос, кто-то другой обнял Макария, сказал, что заберут его домой. Виктор?
Раненые со всех сторон заговорили ободряюще-укоризненное. Он закрыл лицо, слезы текли и текли, и он чувствовал горе и стыд от того, что дед и брат приехали, а он остается убогим и слепым.
– Ну хватит! - произнес Родион Герасимович. - Довольно! Мы тебе петушка привезли. Есть где сготовить?.. Домой поедем!
Он действительно сунул Макарию живую курицу, она заквохтала, он прижал ее к груди и стал осторожно поглаживать.
– Гляди, чего привезли! - весело сказал Еремин. - Пусти-ка его, Игнатенков, пусть народ потешит. Всем пора по домам!
– Верно, пора по домам, - повторил за ним Родион Герасимович, просто разрешая спор между державным и народным.
– А если немцы придут к тебе домой? - возразил Охрименко. - Открутят головы твоим курам, снасилуют внучек, а тебя выгонят из дома? Не пожалеешь, что призывал воинов по домам?
Все замолчали, ожидали ответа. Как было ответить на такой вопрос? Устал ты или не устал, а покуда жив, обязан защищать родное от чужих, так ведь?
– Заморятся они меня выгонять! - отмахнулся Родион Герасимович.
– А твой парень? - не отставал Охрименко. - Вы, гражданин гимназист, тоже против обороны отечества?
Макарий повернулся к Виктору, курица снова закудахтала, дернула шеей.
– Отечество никогда не спрашивает, - сказал младший брат. - Кто спрашивал у Минина и Пожарского?
– Молодец! - одобрил Охрименко.
– Все равно народ войны не хочет, - сказал Еремин. - Кто даст народу мир, за тем он и пойдет. Мир, землю, восьмичасовой рабочий день.
– И чечевичную похлебку! - бросил кто-то.
– О, вояки! - неодобрительно сказал Родион Герасимович. - Лежите тут побитые, покалеченные. Спешите друг другу в горло вцепиться.
– А вы, дедушка, не оскорбляйте раненых воинов, - попросил тот же голос. - Забирайте своего слепого и уезжайте к своим курам.
– Эй, кто это? - спросил Макарий.
– Тень отца Гамлета, - ответил голос. - Поручик Хижняков.
– Уедем, уедем! -
– Что, господа офицеры? - спросил Макарий. - Пора со стариками и слепыми воевать? Никто Хижнякову и слова не скажет?
– Привыкаем к скотству, - примирительно заметил еще один раненый. - Все отшибает, как ползут раненые, как от вшей рубаха движется...
– Ничего подобного! - возразил Охрименко. - Офицер обязан воевать! Война делает из скота человека. Русь выйдет из воины закаленной.
– А вы били солдат? - спросил тот же голос.
– Какое это имеет значение? Старого порядка больше нет.
– Может быть, и нет. Только и мы остались, и нижние чины. Нам война дала возможность командовать, ни о чем не думать, бить мужика по морде... Без войны мы - ноль.
Эти слова были правдой, но правдой тяжелой и даже страшной. Для Макария - наверняка страшной. Он думал об этом. Кто он без боев? И все, должно быть, думали и не знали, что будет.
На сказавшего правду накинулись оспаривать; старик и Макарий перестали всех интересовать, и завязался злой разговор о судьбе не России, а вот этих людей.
Даже у Еремина выбило почву из-под ног, он не мог ответить, что с ним будет. Кто-то попытался пошутить:
– Чем война хороша? Сестричками!
Однако на сей раз эта веселая неисчерпаемая тема никого не привлекла.
Следовало признать, что они должны вернуться в свои конторы, земства, училища, туда, откуда они пришли в офицерство войны, и после вершин жизни, смерти, власти снова стать мирными обывателями. Но чтобы такое признать, надо было преодолеть страх перед беззащитностью обывательской жизни, перед "серыми героями", перед безграничной, как скифская степь, обыденностью.
Легче было воевать.
Снова вернулись к вопросу: а хочет ли народ воевать?
– Не хочет! - отрубил Еремин. - Тут он глухой к вашим речам. Нет больше среди него ни Платонов Каратаевых, ни матросов Кошек. Ваш патриотический хлам давно никто не слышит.
Охрименко и еще кто-то, кажется, Хомяков, в два голоса закричали, что народ истосковался по твердому порядку, что русский мужик терпелив, стоек и законопослушен.
– Тебе, дедушка, чего надобно? - обратился Охрименко, наверное, к Родиону Герасимовичу - Чего ты ждешь от революции?
– Беды, - сказал старик. - Все какие-то легкие поделались. И убить легко, и разорить просто. Пока вы тут гутарите промеж собою мирно, а в руках уже огонь полыхает.
– Нет, нельзя вечно думать о беде? - возразил Охрименко. - Ты надеешься, что наконец-то на Руси наступит порядок, пробудится народ!
– Народ - он разный, - не согласился Родион Герасимович-От семьи солдата оторвали, от земли оторвали, с командирами он теперя на равных, царя больше нету... А что же будет держать такого легкого мужика? И ружье к тому же при нем...