Красавица Миррил, чудовище Миррил
Шрифт:
Страх смерти затмил всё…
Да пошёл тот мёртвый Дирок, пусть он сотню раз ещё жив! Миррил не хочет умирать! Святые Уродцы, как же она всё-таки не хочет умирать! Наверху? Наверху люди! Они хотят схватить её, хотят бросить в тюрьму. Может быть, даже хотят казнить… Но перед этим, они ведь отогреют, они накормят домашней едой и вылечат. Они все хорошие! А она… это ведь она такая плохая…
КРРРРУУУУУУУУ!!! – поделился своим мнением монстр.
Миррил не могла больше. Слишком много всего навалилось. Слишком тяжело. Слишком невыносимо! Это вопящее чудовище. Оно ведь убьёт девушку, даже не моргнув и глазом. Если у него есть глаза… Всё, с Миррил довольно! Она бросила болтострел
Канализационный шест, ведущий на поверхность, был осклизлым и ветхим. Но самое ужасное, он был невероятно высоким. У Миррил едва ли хватало сил справиться. Она с трудом поднималась вверх. Зазубрина за зазубриной. Всё тело ныло, как ещё никогда. Но Миррил проявила настойчивость. Собрав всю оставшуюся волю в кулак, она таки доползла до верха.
И уткнулась головой в люк…
КРРРРРРУУУУУУУУУУУУУ!!! – донёсся насмешливый вопль монстра.
Здесь её нервы совсем сдали. Держась ногами и левой рукой за шест, Миррил заколотила правой рукой по люку. Она кричала, визжала, заливалась слезами и вновь визжала. Молила выпустить из этого проклятого места. Обещала золотые горы. И снова рыдала.
В её голове начали порхать мрачные мысли… Стоит лишь отпустить руку… И всё закончится… Всё будет хорошо… Боль пройдёт…
И когда Миррил уже отважилась разжать руку. Когда она не видела больше другого выхода. Когда желание умереть – было приятным и успокаивающим. Тогда-то крышка люка сдвинулась с места…
Глава 15: Закон выживания, чтоб его…
Щупальца твари были холодными и склизкими. Если эти конечности вообще можно было назвать щупальцами. Нечто бесформенное, бугристое, покрытое мерзостной мягкой тканью, но твёрдое под ней. Оно обвило Дирока за походный рюкзак, левые руку и ногу. Поволокло. Наёмник кричал, извивался и брыкался. Но всё без толку. Тварь тащила. Темнота сменялась светом магических ламп, и вновь темнота. В этой веренице света и тьмы было что-то и без того пугающее. Зловещее. Безысходное…
Тварь ползла по потолку. Как бы Дирок ни выкручивался, разглядеть похитителя не удавалось. До тех пор, пока не порвались лямки рюкзака. Видимо, тварь от неожиданности отпустила своего пленника. А может, и специально это сделала… Одноухий повалился в сточный ручей. Стукнулся боком не то, чтобы сильно, но и не то, чтобы безболезненно. Невдалеке разбрызгивала тусклый жёлтый свет магическая лампа. В этом-то свету Дирок и увидел врага. Увидел, и не удержался, завопил от ужаса.
Оно было отвратительным. Эта дрянь. Эта бесформенная субстанция чёрной слизи. Оно вздувалось, дрожало, изменяло форму. У него не было ни рта, ни глаз. Страшная чёрная масса, лоснящаяся на свету лампы. Размерами с двух быков, не меньше.
Дирок пустился было бежать, но конечности твари с невероятной скоростью и эластичностью вытянулись и, словно язык хамелеона, поймавшего богомола, потянули беглеца к бугристому телу. Конечности обвивали его вдоль горла, торса, рук и ног. Они вжали Дирока спиной в мерзкую склизкую ткань. Настолько сильно, что наёмник не мог пошевелиться. Невероятных усилий ему требовалось, чтобы дышать.
Говорят, что перед смертью люди видят свою жизнь. Ту, которой они не гордятся. И ту, которой позавидует любой добродетель. Их жизнь словно разделяется на две половины: хороших и плохих дел. Так, говорят жрецы, проще богам. Святая Ненависть питается злыми поступками. Святые Уродцы – добрыми. И тот, чья трапеза оказалась сытней, забирает душу в своё божественное царство.
Так вот, Дирок не видел ничего подобного. Единственное воспоминание, которое бурило его мозг: подпитый отец с бритвой в руках…
О да, его отец… Мать свою Дирок совсем не помнил. Она ушла из дома, когда ему было три года. «Дрянная макропещатня, всё не сдвинет своих фарлиных ног!» – ругался отец, когда слышал хоть скользкое упоминание о бывшей жене.
В их доме время от времени появлялись женщины. От них пахло дешёвыми духами и спиртным. Обычно они вели себя шумно, много смеялись, громко разговаривали, совсем не стесняясь насупленного малыша Дирока. Порой какая-нибудь очередная женщина подмигивали ему и спрашивали у отца, не нужно ли и сыночка обслужить? Отец отрицательно мотал головой и вёл женщину к себе в комнату. Дирок знал, что они там фарлятся, но вот смысл загадочного «обслужить» он долгое время не мог разгадать. Несколько раз он видел, как отец даёт женщинам деньги.
С возрастом он узнал, что за женщины посещают их дом. Но, как удивительно, испытал при этом ровным счётом ничего. Не было ни разочарования в отце, ни злости, ни слёз надтреснутой души. Было НИЧЕГО – защитный механизм, с тех пор ставший прекрасным протезом его эмоций.
Это случилось, когда Дироку было шестнадцать. Днями напролёт он шлялся по улицам их крохотного городка с компанией таких же разгильдяев. Нельзя сказать, что то была плохая компания. Да, старики и старухи всей округи их ненавидели. Да, порой было за что ненавидеть. Они громко ругались матом, курили, выпивали, а самое страшное – по ночам затевали концерты. Дирок любил петь. У него даже была детская кристально чистая мечта, никуда не девшаяся и на подходе к совершеннолетию – стать певцом. Примечательно, что у него действительно получалось петь. Слегка хрипловатый баритон звучал сильно и непринуждённо, словно лился не изо рта, а из сердца. Чистого, страстного и непорочного.
Что тут сказать, вся взрослая округа, в особенности старики, ненавидели Дирока за этот баритон. Вернее, за его звучание поздней ночью. Плотно закрытые окна и затычки в ушах – спасали мало. Не было и дня, когда бы отец «певуна» не выслушал причитания в адрес «горластого сына». То, сколько причитаний выслушивал впоследствии сам Дирок – и так понятно.
Несмотря на советы «бросить это вредное дело», «это не твоё» «дружище, у тебя ничего не получается и никогда не получится» – парень всё упорней практиковал пение. Друзья его в этом поддерживали, поскольку глубоко в душе были такими же мечтателями и романтиками. Некоторые подыгрывали ему на лютнях, гитарах и флейтах. Остальные же – просто наслаждались хорошим пением и дружеской компанией.
Всё бы ничего, да как-то у них во время очередного вечернего представления кончились сигаротты. Денег почему-то ни у кого не оказалось (что было нормой). А без сигаротт, как известно, вечер – не вечер. Ночь – не ночь. Пение – не пение!
Ведомый приступом юношеского патриотизма, Дирок пообещал исправить ситуацию. Он зашёл в ближайшую лавку и, подгадав момент, когда продавец – старый седошерстый брин – не смотрел, стянул с прилавка самую дешёвую пачку. Увы, старый пердун специально отвернулся, подглядывая за прилавком в отражение серебряной тарелки на стеллаже. Дирок не успел опомниться, как брин уже держал его за правое ухо и тянул к выходу.
«Сейчас ты у меня получишь, дрянной негодник, сейчас ты за всё получишь!» – бился в старческом экстазе брин, запирая входную дверь в лавку.
Конечно же, пачка дешёвых сигаротт не так волновала продавца. Его волновала близость возмездия над паршивцем, не дававшим ему спать своим «мерзким, никому не нужным пением». Дирок же, в свою очередь, не стал выворачиваться и молить о прощении. Гордость ему не позволила. Раз пойман на горячем, так уж нести заслуженное наказание.
Друзья, разумеется, увидев, что товарищ попался, дали драла. Больше Дирок с ними никогда не разговаривал и не стремился к этому.