Красавица
Шрифт:
На следующий день Ферди пришел повидаться со мной. Запинаясь и пунцовея, он извинился за вчерашнее (ярко-малиновые щеки забавно смотрелись с рыжими волосами) и умолял простить его. Я, разумеется, простила, чтобы он перестал извиняться, но с тех пор начала его избегать. Теперь Ферди, садясь с нами полдничать или случайно попадаясь мне в кузнице, неотрывно следил за мной взглядом, словно я пришла за ним в черном балахоне и с косой.
Жер, который не должен был замечать ничего вокруг, кроме прелестей молодой жены, все же уловил натянутость между своим подручным и младшей свояченицей. Однажды, когда мы с ним возили дрова, в передышке перед тем, как нагрузить последнюю охапку
— Насчет Ферди…
Я напряглась. От тишины звенело в ушах.
— Ты не беспокойся, — наконец договорил Жервен. — Со всеми по-разному бывает.
Я подобрала какой-то прутик и рассеянно забросила его в повозку. Что именно «бывает», я не поняла и уточнять не стала бы ни за какие коврижки.
— Ясно. Спасибо! — добавила я, подхватив Доброхота под уздцы. Жер ведь хотел помочь.
Через десять месяцев после свадьбы, в мае, Хоуп родила прелестных близнецов. Первой появилась на свет девочка, которую Хоуп назвала Мерси, в память об умершей сестричке, хотя я в глубине души полагала, что ходячих добродетелей в нашем семействе уже достаточно. Мальчик получил имя Ричард, в честь отца Жервена. Мерси росла здоровой и улыбчивой, умиляя всех золотистыми кудряшками и встречая склоняющихся над колыбелькой внимательным взглядом ясных голубых глаз. Ричард родился тщедушным, лысым и сморщенным, плохо ел и первые полгода плакал не умолкая, а потом, наверное, устыдился, потому что плакать стал реже, отрастил пухлые розовые щечки и рыжевато-каштановый чубчик.
В конце сентября бродячий торговец, пришедший с юга, спросил в «Грифоне», не знают ли здесь человека по фамилии Вудхаус или другого, постарше, по фамилии Хастон, которые раньше жили в большом городе. Мелинда, внимательно оглядев гостя и выяснив, с чем он пожаловал, привела его к нам, и он вручил отцу запечатанное сургучом письмо.
Автором письма значился некий Фруэн — знакомый, которому отец вполне доверял. Он тоже был купцом, владел несколькими кораблями и в городе жил с нами по соседству. И вот теперь он сообщал в письме, что один из отцовских кораблей возвращается в порт — его видел собственными глазами капитан фруэновского судна, а за его слова Фруэн готов поручиться. Когда точно корабль придет в город, Фруэн не знает, но предлагает задержать его в порту до распоряжения либо личного приезда своего старого приятеля Хастона. И он с радостью приютит отца, пока тот будет улаживать дела.
После обеда мы собрались у камина в гостиной, и отец прочитал нам это письмо вслух. Повисла мрачная тишина. Помертвевшая Грейс — только отблески огня в камине озаряли белое как мел лицо — судорожно комкала передник на коленях. Даже близнецы притихли. Мерси, которую я держала на руках, глянула на меня своими большими голубыми глазами.
— Надо ехать, — подвел итог отец. Робби Такер встал перед нами как живой. — Том Брэдли будет здесь со дня на день, с ним и отправлюсь.
На том и порешили. Том приехал через неделю и сказал, что с радостью возьмет отца в попутчики. Однако из-за письма мы все ходили как в воду опущенные, и ни ясная осень, ни веселое агуканье малышей не могли развеять тревогу, которая после отъезда отца окутала нас, словно саван. Страшнее всего было смотреть на Грейс, снова побледневшую и осунувшуюся от беспомощной, отчаянной надежды, которую она не могла побороть.
Отец велел не ждать его до весны, когда легче станет обратный путь. Но холодным мартовским вечером, после внезапной пурги, укрывшей землю толстым слоем снега, входная дверь вдруг распахнулась и на пороге возник отец. Он пошатнулся, и вскочивший
— Вот, Красавица. — Он протянул цветок мне.
Я взяла розу слегка дрожащей рукой и воззрилась на нее в изумлении. Никогда не видела такой прелести.
Осенью, перед отъездом, отец спросил, что нам с сестрами привезти из города.
— Ничего не надо, — ответили мы. — Главное, сам возвращайся поскорее живой и здоровый.
— Да полно вам, дочки. Красивым девушкам всегда хочется красивых безделушек. Чего ваша душа просит?
Мы переглянулись, не зная, что ответить, а потом Хоуп рассмеялась и, поцеловав отца, воскликнула:
— Тогда привези нам жемчуга, рубины и изумруды, а то на ближайший королевский бал надеть нечего.
Тут уж засмеялись и все остальные, включая отца, но я заметила мелькнувшую в его глазах боль, поэтому подошла к нему чуть погодя.
— Знаешь, я придумала, что мне привезти. Я бы посадила розы вокруг дома — так что, если найдешь не очень дорогие семена, через несколько лет наш цветник разрастется на зависть всей Синей Горе.
Отец улыбнулся и пообещал поискать.
И вот теперь, пять месяцев спустя, мне холодил руку ледяной стебель розы. Мы застыли, как фигуры в живой картине, глядя на огромный алый цветок, с которого капал подтаявший снег. Порыв ветра из распахнутой двери заставил нас очнуться.
— Пойду налью ему воды, — сказала Грейс и отправилась на кухню.
Закрывая дверь, я заметила во дворе навьюченную лошадь, грустно стоящую в снегу. При виде меня она вскинула голову и навострила уши. Действительно, как я не подумала — ведь не с одной розой отец приехал, должна быть еще поклажа.
— Я ее распрягу. — Отдав цветок Грейс, я пошла к лошади, а Жер за мной следом — и очень кстати, потому что седельные сумки оказались на редкость тяжелыми.
Когда мы вернулись, отец пил спешно подогретый сидр, а комнату окутала густая, как снег за окном, тишина. Мы с Жером свалили сумки в угол у двери и думать о них забыли. Пока мы устраивались у камина, Хоуп опустилась на пол у отцовского кресла и, взяв отца за руки, ласково спросила:
— Что с тобой было после отъезда?
Он покачал головой.
— Это долгая история, а у меня сейчас нет сил, надо поспать.
Только теперь мы заметили, как он постарел и одряхлел, как запали его глаза. Он взглянул на Грейс.
— Прости, дочь, это был не «Ворон». — (Грейс поникла.) — Это оказался «Мерлин», он все-таки не утонул, как выясняется. — Отец умолк, и лишь отблески огня плясали на его изможденном лице. — Я привез немного денег и кое-какие вещи, так, по мелочи. — Мы с Жером удивленно оглянулись на тяжеленные, набитые битком седельные сумки, но ничего не сказали.
Грейс поставила розу в высокой глиняной кружке на каминную полку. Отец тут же обернулся туда, а вслед за ним и все мы.
— Как тебе, дочка? — спросил отец у меня. — Нравится?
— Да, папа, очень, — заверила я. — Она необыкновенная.
— Знала бы ты, какой ценой досталась мне эта безделица, — не отрывая завороженного взгляда от цветка, проговорил он.
От розы отделился алый лепесток, хотя она стояла все такая же свежая и крепкая. Плавно, словно перышко, покачиваясь в потоках теплого воздуха от камина, лепесток спланировал вниз, позолоченный отблесками пламени. Однако пола он коснулся с легким звоном, словно обронили монету. Жервен подобрал его — уже пожелтевшим — и с небольшим усилием слегка согнул пальцами.