Краш-тест
Шрифт:
– Позвонишь – приеду.
Наверно, я ожидала больше радости в его словах, но… как говорится, что выросло, то выросло.
= 6.
16 июня
Герман опаздывал всегда и везде. Некритично, минут на десять-пятнадцать, редко больше – как на ту вечеринку, с которой начались наши отношения за рамками Интернета. Меня это страшно бесило, поскольку я была болезненно, маниакально пунктуальна. Иногда себе во вред – приходила раньше, чтобы точно не опоздать, и ждала того, кто… задерживался. Вообще я давно поняла, что люди делятся на ждунов и опоздунов. Одни ждут. Другие заставляют себя ждать. Не из вредности или наплевательского отношения. Просто искренне
К одиннадцати результаты анализов были готовы, и Ольга Андреевна подтвердила: я могу ехать домой. Выписные документы мне пообещали сделать через час, и я позвонила Герману: беги бегом. От нас до Академии было недалеко, что пешком, что общественным транспортом – примерно полчаса. Зная Германа, можно было не сомневаться: часа ему будет в самый раз. Однако, к моему величайшему удивлению, он появился минут через сорок. То есть сразу же после звонка подорвался и поскакал белочкой.
Пока он ехал, я одной левой покидала в сумку свои вещи. А вот с переодеванием уже была проблема. Кое-как стащить с себя рубашку и халат я еще могла, с трусами тоже вполне благополучно справлялась. Одеться было сложнее. Поэтому сидела и ждала Германа. Мама забрала мои джинсы и кроссовки из камеры хранения еще в первый же день, но с футболкой пришлось попрощаться. Ее разрезали ножницами, поскольку рука была в шине. Видимо, голова моя еще была далеко не в порядке, и я элементарно забыла сказать Герману, что именно мне нужно принести. Впрочем, он догадался сам, выбрал блузку без рукавов на пуговицах.
Одев меня, как заправский санитар, Герман проверил, не забыла ли я что-нибудь, взял сумку и вышел в коридор. Я расцеловалась с Катей, попрощалась с Людмилой и направилась за ним.
– Мы Фокину передадим от тебя привет! – крикнула вслед Катя.
Удобнее всего добраться до дома было на метро, но Герман, пока я забирала свой ворох выписных бумаг, вызвал такси. И мы даже умудрились не попасть ни в одну пробку. День выдался жаркий, солнечный – как будто, пока я лежала в больнице, началось настоящее лето. Мне показалось, что я не была дома месяц, а то и больше.
– Давай к Жорику зайдем, - попросила я, когда мы вышли из такси у своей подворотни.
– Может, потом? – поморщился Герман. – Я ключи не взял.
– Нет, сейчас.
Ворота у нас закрывались на замок с таблеткой, которая осталась дома, вместе с ключом от Жорика. Поэтому пришлось идти через парадную и черный ход во двор, а оттуда во второй, глухой, где притаилась автостоянка на полтора десятка машин.
Жорик стоял на своем месте в дальнем углу и выглядел как обычно – красавчиком. На секунду мне почудилось, что ничего не было. Никакой аварии. Но как только я обошла его справа…
На глаза навернулись слезы. Насчет шемякинского сфинкса с Воскресенской набережной Герман не пошутил. Крыло, правая сторона капота, обе двери… Даже подножку погнуло. Сквозь пошедшее трещинами стекло были видны клочья сработавших подушек безопасности. Максим был прав, мне капитально повезло. Запросто могло шею сломать. Или так, по мелочи – челюсть, скулу.
Герман обнял меня за плечи, с виноватым видом глядя себе под ноги.
– Все! – сказала я, с трудом проглотив тугой ком в горле. – Пойдем.
Мы вернулись в парадную, поднялись пешком на третий этаж. В боку закололо, как будто я пролежала без движения неделю, а потом пробежала стометровку. Закрыв дверь, Герман нагнулся развязать мне шнурки, и я погладила его по голове. Словно утешая. Хотя на самом деле все это время пыталась утешить себя.
Ремонт действительно должен был потянуть на очень неслабую сумму. В принципе, денег у меня хватило бы. Из той суммы, которую по завещанию оставил отец, я не потратила еще ни копейки - положила на депозит. Можно снять со счета, но тогда я потеряю проценты, вполне существенную сумму. А продление депозита на год было совсем недавно. Вот если бы кто-нибудь дал в долг на одиннадцать месяцев… Я знала, что у Германа отложено тысяч сто, но даже просить не собиралась. Разве что сам предложит? У мамы? Точно нет, я не сомневалась, что она на его стороне – продать и купить новую маленькую машинку. Взять кредит? Никогда еще не брала, у меня даже кредитной карты не было. К тому же официально я нигде не работала, кто бы мне его дал!
Ладно, утро вечера мудренее. Сначала нужно было позвонить автомастеру Саше и узнать, что он думает на этот счет. Все равно заниматься ремонтом предстояло мне.
Я огляделась по сторонам и ахнула.
Все вокруг блистало чистотой. Ни соринки, ни пылинки, даже паркет намазан мастикой и натерт. На кухонном столе в вазе стоял букет роз, а на плите под колпаком томилась кастрюля, издающая умопомрачительный запах.
Германа вряд ли кто-то назвал бы фанатом порядка и стерильности, хотя в его квартире на Ваське всегда было более-менее прибрано. Да и готовил он только по особым случаям, впрочем, мастерски: его отец работал поваром и сына научил с детства. Если я просила что-то сделать по дому, Герман добросовестно делал. Но сам никогда инициативы не проявлял. Ноги к полу не липнут – и ладно. Впрочем, рядовая уборка в моей однушке была равносильна генералке в небольшой трешке, учитывая общую площадь под шестьдесят квадратов и потолки высотой в три с половиной метра.
До революции двадцатишестиметровая комната, огромная прихожая с выходом на парадную лестницу и кухня были частью больших апартаментов, которые нанимал мой прапрадед, князь Сергей Михайлович Бобровский. Новой власти он вполне сочувствовал, а в придачу к титулу имел еще и звание профессора Горного института, поэтому ему и его большому семейству щедро выделили аж полквартиры. Только ванную и туалет пришлось оборудовать в кладовой и чулане для прислуги. Через десять лет от квартиры откусили еще три комнаты, оставив одну – самую большую. В таком виде она и пребывала до сих пор. За одним из шкафов пряталась обычная межкомнатая дверь, ведущая в соседнюю квартиру. Наверняка с той стороны тоже чем-то забаррикадированная.
Когда я пошла в школу, мама заказала на мебельной фабрике трехметровую стенку по собственному чертежу. Стоила она бешеных денег, но оплатил ее, разумеется, отец. Стенку привезли, собрали, и у меня появилась собственная комнатка, без окна, но с дверью на балкон. Я обожала сидеть там на маленькой садовой скамеечке, разглядывая гуляющих по бульвару людей. Посередине стенки находился проем в виде арки, который можно было занавесить.
Сейчас в маленькой комнате располагалась наша спальня, а в большой - гостиная, она же кабинет. Обычно я уступала ее Герману, который работал, сидя за письменным столом, а сама уходила с ноутбуком в спальню или на кухню. Все-таки большую часть нашего общего бюджета составляли его гонорары, а не мои. Несмотря на то, что по объемам я писала гораздо больше.
И греческий салат, и харчо, и отбивные с цветной капустой в сухарях – все было, как говорила мама, ум отъешь. Герман купил мое любимое кьянти, но я еще принимала антибиотики, поэтому открывать его не стали.
– Давай, Нин, ложись, - сказал он, собирая тарелки. – Врачиха твоя сказала, что тебе сейчас нужно как следует отлежаться. Я с ней разговаривал вчера. А мне поработать надо.
– Помыться бы, - жалобно попросила я. – А то от меня уже, наверно, псиной несет.
Процедура получилась повышенной сложности. Герметично обмотать ребра пленкой поверх повязки не получилось, поэтому мыть меня пришлось фрагментами. Сначала голову над ванной. Потом я забралась в нее, и Герман мокрой тряпкой обтер мне грудь и руки. Мытье под душем остальной части превратилось в горячую эротическую сцену, которая закончилась вполне ожидаемо.