Красив. Богат. Женат
Шрифт:
– Ладно, завязывай, - отмахивается брат, - у меня уже опыт, а ты в этом деле новичок, разрешаю обращаться за советом.
Потом мы идем за стол. Все шумят, мальчишки спорят, кто где будет сидеть, Маша делает селфи с бокалом безалкогольного шампанского, папа с кем-то говорит по телефону, мама наполняет тарелки внуков, а я, положив голову на плечо Арсения, клюю носом.
– Курантов-то хоть дождешься? – поглядывая на меня, зевающую, интересуется Кир.
– Постараюсь, спать очень хочется.
Меня
– Арсений, вообще изначально я купил тебе другой подарок, - говорит, протягивая черную продолговатую коробку с логотипом известного бренда, - тонометр и пояс из собачьей шерсти…
– Саша, - тычет в бок его жена, - угомонись.
– Но ты подумал и решил оставить их себе, - смеется Арс.
Мама, глядя на меня, легко качает головой, дескать, устроили детский сад. Папа прикрывает глаза ладонью.
– Я подумал, что эти вещи у тебя давно уже есть, - проговаривает Саша под взрыв всеобщего хохота, - и решил подарить тебе этот спортивный набор.
– Ладно, Сань, - вступает Кир, - я тут прикинул, вы с Арсом на выпускной к детям вместе в памперсах поедите.
– И, кстати, пояс из собачьей шерсти я подарила тебе на 23 февраля. Тебе понравился, помнишь? – вставляет Даша.
– Ладно, - поднимает он руки в обезоруживающем жесте, - ваша взяла.
До полуночи я все-таки держусь, но сразу после Курантов мы с Арсением поднимаемся в мою спальню.
– Не обращай на них внимания, они еще долго не успокоятся, - шепчу тихо, устраиваясь на его груди.
– Я не обращаю… они смирились, малыш.
– Угу… папа сегодня сказал, что у меня глаза счастливые.
– Это было его основное требование.
БОНУС
Арсений.
Это лютый пздц!
Больше никаких детей! Никогда в жизни я больше не разрешу ей рожать.
– Давай!.. Ну!.. Побольше воздуха!..
– орет акушерка на всю палату, - Тужься! Тужься!.. Еще!.. Еще! Еще сильнее!..
Маришка, вцепившись клещами в мои предплечья, вся красная и мокрая от натуги, рычит сквозь стиснутые зубы.
Я, бл*дь, тужусь вместе с ней. Каждую потугу вместе проходим, и мои силы уже на исходе. Меня трясет от усталости, дичайшего страха и боли за нее.
На*уй детей! Нет! Все! Я не позволю ей еще раз пройти через это!..
– Давай! – командует тетка с руками толщиной с мои ноги, - головка показалась!.. Еще!.. Ну, девочка, давай, роди его!..
И Марина делает это. Полностью отрывает корпус от кресла, принимая
Все замолкают, и тишину взрывает громкий детский плач.
И вместе с ним меня разрывает, нахрен, изнутри. С мощной отдачей в голову и конечности. Пол под ногами раскачивается, приходится прикрыть глаза.
– Арсений Рустамович, - толкают в плечо и суют в руки холодный металл, - режьте.
Глубокий вдох через нос и продолжительный выдох. Поднимаю веки и вижу, как все присутствующие смотрят на меня с тревогой. Все, кроме сына. Тот, суча ручками и ножками, лежит на груди Маришки.
– Все нормально? Нашатыря дать?..
– Н-нет… нормально…
Трясущейся, как у алкаша с похмелья, рукой перерезаю пуповину, и уже через пару мгновений получаю сверток с моим сыном внутри. Маленький, сморщенный комочек бордового цвета, весь в смазке и крови. Но такой теплый и уютный, что мое сердце, разбухнув, от переизбытка эмоций, выплескивает из себя горячее щемящее чувство, что перекрывает горло и заполняет влагой глаза.
– Брюнетик, - басит огромная акушерка, - отцова порода.
Да. Бл*дь.. не знаю. Не понятно ничего, но пушок волос на голове черный, как у меня.
Сын.
Я готовился и настраивался девять месяцев, а сейчас стою размазанный в кашу. Колотит знатно, и руки трепетно сжимают его, как самое ценное сокровище.
– Давайте, мы его вымоем и в красивую пеленочку завернем, - воркует медсестра, забирая сына.
Я оборачиваюсь на Марину, с ней еще возятся врачи, и ей не до меня.
– Выйдете к родственникам? – деликатно намекают на выход.
– Да…
Иду как пьяный, пошатываясь. Миную тамбур в родильный зал, выхожу в коридор.
Раиса и Герман нервно вышагивают вдоль него, но, заметив меня, резко замирают.
– Ну?..
– Сын.
И дальше меня едва не сбивают с ног. Герман жмет руку и крепко обнимает, Рая, повиснув на шее, плачет и расцеловывает щеки. Я теряюсь малость, никак не могу привыкнуть к столь бурному проявлению родственной привязанности. Что это по-настоящему, и ничего постыдного нет в том, чтобы получать от этого удовольствие.
– Как назовете? – спрашивает Герман, пряча подозрительно блестящие глаза, - решили уже?
– Решили, - киваю, - Германом. Марина предложила, а я не против.
На обычно невозмутимом лице тестя мелькает тень удивления, а потом я вижу, как уголок его губ ползет вверх.
– Хитрожопые, - бормочет еле слышно, хлопая меня плечу.
Раиса снова плачет от умиления, а потом нам разрешают навестить молодую мамочку.
Марина, полусидя все в том же родильном кресле, прижимает к груди аккуратный сверток и улыбается.