Красная лента
Шрифт:
— Каких?
— «Потренироваться для этой работы». Боже, так говорить о том, что очень похоже на заказное убийство, на лишение другого человека жизни!
Кэтрин улыбнулась. Я этого не увидел, скорее почувствовал.
— Это не просто похоже на заказное убийство. Это и есть заказное убийство, устранение.
— И ты считаешь, что это оправданно?
—
У нее был очень уверенный тон. Это то, что было характерно для Кэтрин. Даже в самой сложной ситуации, даже в самом конце Кэтрин Шеридан оставалась воплощением уверенности.
— Без сомнения?
— Посмотри на меня, пожалуйста.
Я опустил взгляд и посмотрел на нее.
— Он тебе фильмы показывал?
Я покачал головой.
— Сказал, что сегодня вечером покажет какие-то фильмы.
— Сходи посмотри. Посмотри, что делают эти люди. Эти люди… — Она покачала головой и, похоже, разозлилась. — Боже, я даже не знаю, что сказать! Посмотри эти фильмы, а потом можешь решать, оправданно ли в данном случае применение силы.
— Применение силы… Так это теперь называется?
— Я думаю, так это называлось всегда.
Я промолчал. За стенами были люди, которые понятия не имели, что здесь происходит. Возможно, большая часть населения предпочла бы считать, что подобные разговоры никогда не велись. Люди обычно не обсуждают убийства и государственные перевороты. Они не принимают решения о судьбе других людей — людей, которых они никогда не знали и никогда не узнают. Просто увидят всего один раз через прорезь прицела и нажмут на курок.
— Что? — спросила Кэтрин.
— Просто думаю.
— Взвешиваешь свою моральную и этическую позицию, верно?
— Верно.
— Ты понимаешь разницу между этикой и моралью?
Я пожал плечами.
— Мораль — это правила, созданные обществом. Не убий. Не укради. Так ведь, да?
— Да, конечно. Я понимаю.
— Этика отличается. Этика описывает решение, которое принимает человек, когда сталкивается с реальной жизненной ситуацией. Кто-то вломился в твой дом. У него есть нож. Он хватает твоего ребенка. У тебя есть пистолет. Наступает момент, когда ты можешь просто поднять пистолет и застрелить преступника. И на этом все закончится. Что ты будешь делать?
— Стрелять.
— Уверен?
—
Кэтрин улыбнулась и покачала головой.
— Нет, не самооборона, а этика. Мораль утверждает, что ты не можешь убить этого человека. Этика говорит, что можешь. Ты согласен подчиняться законам общественной морали, и общество говорит тебе, что ты не можешь убивать людей. Эй, мистер, вы только что пошли и убили кого-то.
— Это не то.
— Да неужели?
— Этот парень был готов убить твоего ребенка. Было необходимо убить его, чтобы сохранить жизни дорогих тебе людей.
— А если они не твои родные, а посторонние люди?
Я рассмеялся.
— Ну ты и штучка! — сказал я. — Ты говоришь, как Мэттьюз и Карвало, как Дэннис Пауэрс. Они действительно…
— Открыли мне глаза, Джон. Вот что они сделали. Они открыли мне глаза и дали шанс увидеть то, чего я раньше не видела. Я видела такое, что мне становится стыдно за то, что я человек. Я смотрю на это дерьмо и чувствую себя такой пассивной и бесполезной. Я хочу сделать что-нибудь.
— И теперь ты увидела свет в конце туннеля, а Дэннис Пауэрс показал тебе, как можно восстановить равновесие…
— Не надо сарказма. Ты только послушай себя! Ты такой наивный, черт возьми! Честно говоря, я больше не хочу об этом говорить. Как хочешь, так и поступай. Я уже приняла решение. Черт, это, может быть, не лучшее решение, и даже не самое удачное решение, но у меня хотя бы сложилось определенное отношение к этому дерьму, чтобы его принять!
На какое-то мгновение я превратился в ребенка, которого пригласили посидеть со взрослыми, а он мешает всем развлекаться.
— Да, я разговаривала с Карвало и Дэннисом Пауэрсом, — продолжала Кэтрин. — Да, я видела эти фильмы. Возможно, это просто пропаганда, но я так не думала, когда их смотрела. — Она презрительно махнула рукой. — Иди, — сказала она. — Иди и подумай, о чем ты там собирался подумать, а когда примешь решение, дай мне знать, ладно?
Я не сдвинулся с места.
Кэтрин опустила ноги на пол.
— Это моя квартира, Джон. Я прошу тебя уйти. Тебе понятно, или я должна это перефразировать?
Я был ошарашен. Это, по всей видимости, отразилось у меня на лице, потому что она рассмеялась.
— Ты выглядишь так, словно тебе двенадцать лет, — сказала она. — Я прошу тебя уйти. Что здесь непонятного?