Красная лента
Шрифт:
— Кэтрин, дело не в том, хочу я этим заниматься или нет. Вопрос в том, обладаю ли я тем, что потребуется для этого…
— Ты обладаешь, — сухо сказала она.
— Ты так уверена…
— Поверь мне, Джон, если бы ты не обладал нужными качествами, тебя бы здесь сейчас не было. С тобой пришли примерно человек двадцать-тридцать. И сколько из них все еще здесь? Это разведка. И эти люди очень хорошо умеют делать свою работу.
— Ты думаешь, я этого не подозреваю? — спросил я.
— Подозревать и знать — не одно и то же, Джон. Эти люди видят в тебе нечто, что позволяет им быть уверенными, что ты сделаешь именно то, что им нужно…
— И что же это такое?
— Боже, я не знаю, Джон! Они хотят, чтобы ты собирал разведданные. Они хотят, чтобы ты прислушивался к тому, что говорят люди. Наблюдал. Они хотят, чтобы ты оценил ситуацию и доложил в Лэнгли.
Кэтрин на секунду отвернулась. Когда она снова посмотрела на меня, в выражении ее лица было что-то напряженное и тревожное.
— Мы все здесь сами по себе, — тихо сказала она. — Ни у кого из нас нет родителей. У нас нет серьезных связей с внешним миром. Мы невидимки. Мы появляемся и пропадаем. Мы можем поехать всюду, куда бы нас ни послали. Мы можем стать глазами и ушами разведки в любой точке мира. И если мы внезапно исчезнем, это не будет иметь значения. Никто не заявит о пропаже. Такие люди, как мы, незаметны в бытовом плане, но в мировой расстановке мы можем сыграть значительную роль.
— Ты поэтому здесь? — спросил я. — Потому что хочешь сыграть значительную роль?
— Неужели каждый не хочет того же — знать, что его жизнь имеет значение?
Я оставил ее вопрос без ответа.
— Боже, Джон, иногда ты кажешься таким понятным, ярким, даже страстным. Это то, что они видят в тебе. Именно поэтому ты здесь. Они признают, что такие люди, как мы, могут оказать влияние на происходящее.
— И ты не подвергаешь критике то, как это делается?
— Конечно, подвергаю. Но в этом намного больше правильного, чем неправильного. Это ничем не отличается от Вьетнама, Кореи, Афганистана, тысячи других мест, где несправедливость стала нормой. У этих людей нет собственной организации, чтобы дать отпор. Их столько раз сбивали с ног, что они уже не в состоянии подняться. Тут замешана история, Джон, и ты можешь стать либо ее частью, либо ее создателем.
— И какова же настоящая правда, почему мы туда едем?
Она задумчиво посмотрела
— То, что люди умирают? — подсказал ей я.
— Все умирают, Джон.
— Конечно, но они умирают от рака, в автомобильных авариях, от сердечных приступов и другого дерьма. Обычный гражданин не подвергается риску пройтись по бульвару и погибнуть от пули снайпера.
— Большее благо, — сказала она.
— Большее благо, — словно эхо, повторил я.
— Это не то, что мы можем подвергать сомнению. Мы делаем то, что делаем, ради большего блага.
— Гитлер в баре в двадцать девятом году.
— Именно.
— Тогда я согласен с тобой.
Кэтрин нахмурилась.
— Что?
— Я согласен со всем, что ты говоришь. Я пришел, чтобы сказать именно то, что ты сама только что сказала…
— О чем ты, черт подери?
— Мне нравится слушать твои проповеди, — сказал я. — Мне нравится, когда ты начинаешь заводиться и сердиться.
— Да пошел ты!
— Серьезно, — сказал я. — Очень приятно послушать человека, кто занимает четкую позицию по какому-то вопросу. Там… — Я махнул рукой в сторону окна, улицы, всего остального мира. — Там люди такие потерянные. Они не знают, чего хотят и что им нужно. Я вижу, что происходит, но в целом мне все равно.
— Что? Мне казалось, что ты только что сказал…
— Сядь! — приказал я.
— Я не хочу садиться.
— Сядь. Тебе лучше присесть.
— Мне не надо…
— Кэтрин, хоть раз в жизни заткнись и сядь.
Глаза у нее стали огромными от удивления. Она сделала шаг назад и опустилась на диван.
— Я приехал сюда не одновременно с тобой, — сказал я. — Ты думала, что появилась здесь раньше меня? Что ты была здесь, а потом приехал я, верно?
— Да, ты приехал после меня.
— Я был здесь за три месяца до твоего появления. Я прошел все процедуры с Доном Карвало. Дэннис Пауэрс приехал позже. Он куда-то уезжал. Ему сказали, что я ничего не знаю, что мне, как и всем остальным, надо все растолковать. Он должен был рассказать тебе о моей реакции, моих мыслях, обо всем.